Конец войне – и горю бы конец!
Грустить и плакать вроде бы негоже.
Вернулся у товарища отец –
Порадуйся с товарищами тоже!

Кружит орёл, ища в реке добычу.
Вон дети пастуху несут обед.
Как всё знакомо взгляду, как привычно…
Давно изжита скорбь военных лет.

Туман. А нам идти в атаку.
Противна водка, шутка не остра.
Бездомную озябшую собаку
Мы кормим у потухшего костра.

Когда в ночи, войдя в избу с опаской,
Чужих детей мы нежим, не стыдясь,
Я вижу неистраченную ласку,
За годы битв скопившуюся в нас.

Он в это утро, далеко от дома,
дошел до самого конца войны.
Он в стольких битвах не оглох от грома,
а вот сейчас оглох от тишины.

Когда зима установилась,
Они кололи кабана.
Свинячьим визгом жизнь взмолилась,
И вдруг содеялась черна…

На приокопном взрытом пепле
Остатки «тигра» гложет ржа.
А рядом строй сомкнули стебли,
Колосья бережно держа.

…Чтоб страшную тайну не выдать при ней,
Когда её не было дома,
Ревели с запасом на множество дней
Взахлёб в этом горе огромном.

Еще по ветру сажа пролетала,
И тлела неостывшая зола.
Лежали груды мертвого металла
У черного сожженного села.

Протянутых рук ощетиненный лес,
Сто глоток, орущих в восторге.
Торжественный слет ветеранов СС
Сегодня открыт в Крумпендорфе.

Тихий Киев над седым Днепром
Медленно плывёт в осеннем небе...
Площадям его в сорок втором
Снились скифские глухие степи.

Сутуловат, приземист, сед
Идёт к поленнице сосед.
Топор, как коршун полевой,
Взмывает вдруг над головой...

В каждом доме утром рано-рано
слышатся знакомые слова.
Это твердый голос Левитана,
словно клятва: «Говорит Москва!»

Край льняной, холстянáя сторонка,
Что с тобой сотворила война?
Пригодилась ты, бабья сноровка:
Сноп обмёрзлого в полюшке льна...

Плещет речка, в дымке голубея,
Ровной зеленью оделся луг,
И в саду, где наша батарея,
Зацветает розовый урюк.