Вагоны, лязгая, ползли неторопливо,
Сыпнотифозное баюкая дитя,
И ветры, воем душу отводя,
Шли плакальщиками вблизи локомотива.

Был я маленьким, очень маленьким –
Может быть, чуть побольше валенка.
Годы трудные, послевоенные.
А от зноя – поля бесхлебные.

Осенней ночью падает звезда.
В холодном небе – света борозда.
Примета есть: звезды летучей свет –
Тревожный признак, чьей-то смерти след.

Прах неизвестного солдата
По замершей Москве везли.
Не слово мёртвого комбата
Его позвало от земли.

Будет – нет ли конец нашим бедам?
До чего ж ты, зима, холодна!
Собирается мама за сеном.
Ну куда же ты, мама, одна?

Над морем синева громадных крыл.
Они темны. Движенье их незримо.
Шумящий их размах от взоров скрыл
обрывистые очертанья Крыма.

Казалось, «Радищева» странно встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой,
Все громче катился обвалом печали,
С народом, с повозками, берег крутой.

А 9 мая ты вспомнишь меня…
Пусть забыла совсем, но 9 мая
В ликованье и скорби победного дня
Между нами дорога проляжет прямая…

Рождается песня о жизни короткой,
Та песня ходила в солдатской пилотке,
Ее колыхали июльские травы,
Она унеслась на волнах Даугавы.

Подошел я к низенькой калитке.
Детвора копается в песке.
«А в войну стояли тут зенитки» –
Написать бы надо на доске.

Вокруг бои, вокруг сраженья.
В дыму пожарищ меркнет рань…
Седьмые сутки в окруженье –
Болота, топь и глухомань.

Дым над осенью,
Резкий и синий.
Едкой гарью
Октябрь напоён.

Жила в пилотке у меня домашняя игла.
Ее под сорок третий год наследовать пришлось,
И очень, смею доложить, она мне помогла,
Поскольку, ей благодаря, легко мне зажилось.

Башня есть под Ленинградом,
А на башне – циферблат.
Разорвался с башней рядом
Неприятельский снаряд.

Она могла весь мир заесть
И разорвать в куски.
От крови порыжела шерсть,
Темней, острей клыки.