Конец сороковых. Мужская школа.
Ещё мы злые с голоду. Но всё же…
Учителя, как на подбор, мужчины,
а это как-то, знаете, бодрит.

Нет ни соли, ни хлеба,
Только синь-лебеда,
Да холодное небо,
Да в колодце вода…

Помню: смертно пить охота,
Даже тень – и та печёт.
Я по очереди сотый
За водой, что не течёт.

Нам зарево пожаров освещало
Дорогу от села и до села.
Но в нас сильнее ненависть пылала,
И, хоть прошли с боями мы немало

Три дня мы в том месте кружили.
Три дня каруселил снег.
Напротив комендатуры
Во рву лежал человек.

Судьба ли так заботлива была,
Дорога ль оказала мне услугу,
Когда меня случайно привела
К лежащему у этой речки лугу?

Державы автобиография:
Окопы, карточки, война;
Сапог солдатских хруст по гравию;
На трудодень – стакан пшена.

Я не нашел, но я найду
Того, кто мне расскажет это…
Лежит отец на невском льду
В белесом сумраке рассвета.

Гудит под ногами
Чужая земля.
Шумят под ветрами
Чужие поля.

Двенадцать молча ушли с бугра:
Сила, мол, ломит силу…
Сказал тринадцатый: «нет, не пора!»
И лег один к «максиму».

Радость в сердце пообвыкла,
Я поверил наконец:
На двух-днев-ну-ю побывку
Приезжает к нам отец!

Под громкие крики ворон и грачей
Мы утром в деревню входили.
Маячили остовы черных печей.
Руины устало чадили.

С поля наплывает горечь донника–
запах лета, жаркий и сухой.
На закате охает гармоника
над стеклянно-розовой Окой.

Ты память мою не трогай…
Я берегом детства иду,
Припрятанной в сено острогой
Себе добываю еду.

Вот, перед боем это было,
Матрос, земляк мой, говорит:
– Пусть ранит, только б не убило…
Живет же зять наш, инвалид.