Бой прогремел. Но хмуро на душе.
Заходит сердце горечью знакомой.
Опять не спится. Душно в блиндаже.
И мышь возню заводит под соломой.

Уже рожденным в сорок первом
Виски заносит седина,
А в наших опаленных нервах
Все так же врезана война.

…Последнюю неделюшку
стели, жена, постелюшку.
А потом постелюшкой
станет мне шинелюшка.

Он возвратился в сорок пятом
И не узнал родимых мест.
Над чёрным прахом виновато
Сбочила церковь серый крест.

До боли стиснув зубы,
Полк высоту берет.
И не играют трубы,
И барабан не бьет.

У Победы во взгляде
Боль безмерно остра.
Было семеро братьев,
А восьмая – сестра.

Ты дала мне первое дыханье,
Первый трепет, первый сердца стук.
И любовь, и всё свое вниманье,
И тепло, и нежность умных рук.

Я прохожу по улицам твоим,
Где каждый камень – памятник героям.
Вот на фасаде надпись:
«Отстоим!»

Томилось мясо на огне,
В час отдыха точились косы –
Никто во время сенокоса
Не мог и думать о войне.

Речей и слов не надо броских,
Ты просто молча здесь постой…
Не всем лежать у стен Кремлёвских,
Но всем лежать в земле сырой.

Насколько обнимает глаз пространство
И может повернуться голова,
Разросся вширь могучий дуб славянства,
Живых ветвей поднявши кузова.

Мой трамвай,
С довоенной ещё остановкой,
С подвесными ремнями,
сигнальной верёвкой...

Здравствуйте, мама и Танечка-плакса!
Мурлыка Федот – паникер и обжора –
Опять перепачкался черной ваксой
И выдрал кусок маскировочной шторы.

Еще скребут по сердцу «мессера»,
еще
вот здесь
безумствуют стрелки

Что мне, солдату, осталось
После Второй мировой?
Ночи траншейной усталость,
Холод зари фронтовой.