Нас не на что было отправить на юг,
нас не к кому было отправить в деревню,
но в тесных дворах находили приют
собаки и кошки, кусты и деревья.

Когда свинец атаки взбесится,
Я поднимаюсь и бегу.
С крестом и красным полумесяцем
Мелькает сумка на боку.

Здесь всё валил военный ветер
В пучину дыма и огня,
И только гипсовые дети
С фонтана смотрят на тебя.

В боевом солдатском званье,
В гордом званье старшины,
В новом обмундированье
Возвратился дед с войны.

О, Весна!
Это, верно, ты.
Это ты, моя дорогая.
Будем жить себе, песни слагая,
и друг другу дарить цветы.

Я не снимаю, а сдираю
Клеймёные лохмотья с плеч.
И в День Победы примеряю
Шикарный не по росту френч.

Я помню смрад полуподвала
И пьяный гитлеровский сброд.
Там пара немок танцевала
Эпилептический фокстрот.

Они ушли, ушли в закат.
Они под Пулковом лежат.
Они под Прагою лежат.
Они по всей земле лежат.

На край земли за тридевять земель
От синей Ладоги, из голубой Кобоны*
Он шел, сменяя в третий раз шинель
На полушубок, смертью продубленный.

Пять грохочущих суток не спали,
Не снимали тяжелых сапог.
Мы немало друзей потеряли,
Но ворвались в родной городок!

Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт –
Трамвай идет к заставе,
Трамвай идет на фронт.

На поле битвы, на чужой земле
Солдат-якут лежал в морозной, сизой мгле.
Из раны кровь текла горячим липким клеем,
Со льдом навек срастить бойца хотела.

Смеется девчонка семнадцати лет.
Смеется в землянке, приникшей к земле.
Видать, ее шуткой какой-то поддели –
Смеется девчонка в потертой шинели.

За триста лет перевидав всего,
Приветом-лаской многих полонило.
И пёхом на войну пошло село,
То бишь его мужская половина.

Стою… А пепелище стынет.
Пилотку снял я с головы.
Село в железной паутине,
А в синем небе – журавли.