В полуземлянках, в полуямах
Под гул далёких канонад
Рожали нас солдатки-мамы,
Похожих на отцов-солдат.

Экскаватор черпал горстью
Глину, гильзы, каски. Кости,
Корни вымершей травы…
Мы стояли на отвале...

Сошла победная весна
С небес под голос Левитана,
И это было даже странно,
Что в прошлое ушла война...

Капель свисала с крыш,
Как бахрома
Со скатертей столов послевоенных,
Когда вторая мирная зима...

В траве некошеной – замученный ребенок.
Смерть не дала ему больших ресниц смежить.
И светлые глаза глядят как бы спросонок
На этот мир в цвету, где я остался жить.

Я, в сущности, песчинка пред тобой.
И всё-таки от края и до края
Полётом мысли, страждущей, живой,
Огромная, тебя я обнимаю.

Пришёл солдат домой, принёс медаль с войны.
Стал конюхом в милиции служить.
Точнее – не домой, пришёл он сиротой,
Израненный, больной – приехал к тётке жить.

Глухой зимой в лабазе мрачном,
Где прежде сроду не бывал,
Для друга, что лежал с горячкой,
На рынке мёд я покупал.

Уж сколько лет от сына нет вестей,
Ушёл на фронт он от родной сторонки.
Не слышно больше сводок новостей,
Не каркают по сёлам похоронки.

Мы «юнкерсы» по контурам узнали.
Зловещий гул забудем их едва ли.
Они летели, закрывая небо.
Я в рожь упал, в щемящий запах хлеба.

Рыбак на Сейме, дед Корча,
Любил выхватывать леща.
Брал карасей, а щук не брал –
Дед не любил у них оскал.

Я помню хрип надорванной трёхтонки,
Был на перроне флаг щемяще ал.
Взметнувшиеся шпалы из воронки,
Воздетый к звёздам рельсовый металл.

Это было в мае, на рассвете.
Настал у стен Рейхстага бой.
Девочку немецкую заметил
Наш солдат на пыльной мостовой.

– Уж лучше смерть, чем ужас мрака,
Чем жить как жалкая собака! –
Воскликнул, в бой идя, солдат
И смело ринулся в атаку.

Снова крик часового: «Воздух!» –
Деловитый, усталый крик.
Кто-то вяло взглянул на звезды
И опять головой поник.