А гармонь была губная
Так, игрушка – не всерьёз.
Гармонист её в кармане
Из Германии привёз.

Шли беженцы. Мы беженцами были.
Нам не до жестов, чтобы горсть земли
С собою брать. Мы на себе несли
Единственную ношу – тучу пыли.

Еще
былая канонада,
как дальний гром,
в ушах гудит,

Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
Оставил нас одних на целом свете,
Взгляни на мать – она сплошной рубец.

Тех, кто защитил страну от «фрица»,
Чтят и помнят всех до одного…
У одних – медаль, с войны хранится,
У других – шинель, бушлат в петлицах...

Кончался шквальный артналет,
Когда, поднявшись перед взводом,
Парторг наш бросился на лед
И в ледяную прыгнул воду.

Никогда не буду я убитым
На своей единственной войне.
С именами мраморные плиты,
Вечные огни – не обо мне.

В тот страшный год с бандитской хваткой
И сталью вражеской руки
Подверглись «новому порядку»
По хатам бабьи сундуки.

Следы жилья ветрами размело,
Села как не бывало и в помине,
И углище бурьяном поросло,
Горчайшей и сладчайшею полынью.

Всю неделю провели в походах,
Пулемёты тащим на себе…
Лишь однажды на короткий отдых
Разместились в брошенной избе.

Я на него глазеть не мог.
Взглянул – и старше стал, и строже:
Торчат культяпки вместо ног,
Обёрнутые чёрной кожей.

Бабку звали Героиней,
Потому что дед – герой:
На штыки фашиста принял
В сорок первом под Москвой.

Пушкин. Салазки.
Зорька в окне.
Россия из сказки
Явилась ко мне.

Свеча беды далекой
Горит в окне.
Что жизнь была нелегкой –
Простится мне.

Как уголёк,
Держу в руке осколок,
Что вынут нынче
Из груди отца...