Капитан хрипит и злится,
Обстоятельством зажат,
Даже шпалы на петлицах
От волнения дрожат.

На дороге у кювета
Раскраснелась, как флажок.
От бесчисленных приветов
Таял утренний снежок.

Волшебный глаз такси любезно
Мигнет вдали, мигнет вблизи,
К нему взываю, как из бездны:
– До Яготина подвези! –

Не смотрю я фильмы о войне,
Ни боевики многосерийные,
Ни монументальные, в огне,
Но документальные, старинные…

У меня была своя война.
Я опять ее во сне увидел.
Халхин-Гол прошедший старшина
Мне винтовку номерную выдал.

В сорок пятом
Сапожнику трудно жилось.
Много в доме голодных
И мало работы...

«Какие уж это вояки –
Мальчишки, а не солдаты», –
Так говорили вслед нам
Женщины сокрушенно.

Я помню, в цех война вступила,
Весь цех заполнила собою.
Казалось, труженицы тыла
Здесь лично встретились с войною.

Эшелон на станции Зырянка*,
Уходя хвостом за горизонт,
Поглощал своей утробой танки.
Здесь, в тылу, и начинался фронт.

Был фронтовик сутул и сед,
И очень неречистый:
– Порой своих бомбили все –
И наши, и фашисты.

Я принял их из рук войны
за кровь врага, как ни суди.
Они (тут молодость вини)
легко лежали на груди.

Костер слегка шумит, как вешний улей –
Спокойно, ровно. Рядом я прилег.
Вдруг – щелк! – и вверх трассирующей пулей
Взлетел над ним горящий уголек.

…Чтоб страшную тайну не выдать при ней,
Когда её не было дома,
Ревели с запасом на множество дней
Взахлёб в этом горе огромном.

Мы не были на той войне.
послевоенные мальчишки,
о ней мы знаем понаслышке,
не к нам она пришла во сне.

Лёнька Огнев, как аристократ,
По деревне с тросточкой гуляет.
До медпункта сходит и назад,
Будто бы стыдится, что хромает.