ДЕНЬ КАК ДЕНЬ…

Отрывок из поэмы

День как день.
Но мельканье в глазах от нарядных детей.
Малоохтинский рябью лиц загорелых подёрнут,
Как бликами солнца поверхность Невы.
Люд рабочий, чинно шагая, семечки лузгает
и ириски жуёт –
От конфетных бумажек такое шуршание,
Словно ласточек стая над землёй пронеслась.
В гастроном на Глухой входим с матерью
Бубликов свежих купить…
Как цветок гладиолуса, репродуктор
расцвёл на стене,
Выгибаясь резиновым шлангом
от напора воды.
Скоро брызнет в толпу ледяная струя
новостей –
Голос наркоминдела:
«ВОЙНА!»
Станут лица резными – из дуба
и прочих суровых пород.
Ахнет улица,
Бросив на миг посреди мостовой
Дребезжанье трамваев и шуршанье
проезжих машин…
Молча будут стоять – лицом кверху,
как внимали оракулам древние греки.

О моё детство, прощай!
* * *
С лязгом тронет состав.
Жёлтый солнечный день предчувствием ветра
Пронизан.
Только сосен стволы, как всегда,
в каплях вязкой душистой смолы,
Пахнут тёплой корой.
Дятлы в шапочках красных одиноко стучат.
Лес пустынный хмурит иглы зелёных бровей.
За окном Озерки проплывают –
где-то деревни бомбят…
Прибегу на залив – волны жадно лижут песок.
Над Кронштадтом цвет неба стальной.
«Ни купаться, ни петь!..»
Рядом с морем, маленький мальчик, стою…
В спальном корпусе настежь заколочены окна –
Нынче пионерского лета не будет!
Там, в полутёмном пространстве на стене,
Красная звёздочка из фанеры
приколочена мной.
Карандашные крупные детские буквы
я на ней написал:
«Смерть фашистам!»
Мы вернёмся! Вернёмся!..
Не все и не скоро…
* * *
Фугасные бомбы – капли
из плохой авторучки –
На тетрадные листы площадей
Стали ронять псевдокрылые тевтонские асы.
На деревянной Охте
Возле каждого дома вырыты узкие щели –
Чёрные раны в тёплой июньской земле.
Неповторимо пахнет землёю в щели.
«Господи,
Помяни царя Давида и всю кротость его!» –
Говорит тётка Маня, деловито крестясь.
Забывая пригнуться, смотрит
в небо из-под руки.
Там в отблесках синих
К тонкой вершине прожекторного луча
Жук навозный, противно жужжа
(в моей памяти детской),
Навечно прилип.
Две старухи и я вслед кулаками грозим.
Пока что ни страха, ни злости не знаем,
С любопытством наивным глядя в лица
Первых бомбёжек.
* * *
Как на прогулку недолгую едем,
Оседая на станции Дно.
Там войну переждать
В тёплой роскоши синих безоблачных дней
(осенью мир осенит)…
Под Анциферовом в дремотной
деревенской глуши
Ходим поле полоть,
Есть незрелый колхозный горох
(Ещё только учимся здесь голодать –
От первых уроков тоскливо бурчит в животе).
Вдыхая ароматы тяжёлых буханок
ноздреватого хлеба –
Их не хватает на всех,
Корки долго сосём, лижем, как эскимо.
Пыльные грядки,
Прутья изгородей возле домов.
Улица в редких собаках пустынна –
нечто щемящее в ней…
Под Малой Вишерой полыхают уже поезда.
Отсвет этих пожаров матери наши
с собой привезли.
Белые раны бинтов непривычно слепят.
Мелкой трусцою трусит паровоз наш.
Мимо опалённых войною болот едем в город –
домой!
Скрупулёзно делим на всех
ящик последних галет.
Дождь свинцовый со свистом впитала земля.
Выбегаем из вагонов – лечь,
туго прижав животы
К кочкам мохом заросших болот,
Где ярче брусничников красных
свежая кровь пролилась…
Девятьсот ступеней блокады ещё впереди –
Хмурый города лик нас встречает,
Скупую улыбку тая в свежих рубцах
незнакомых дотоле морщин.
* * *
Раньше не было зим.
Зим зима в декабре наступила!
Лёгкие исколоты ледяными осколками ветра.
Родилось новое слово – дистрофик.
В моде серый брезент – трупы в ткань
зашивать.
Нынче города центр – Пискарёвка:
Сотни сотен санных следов обрываются здесь.
В неглубоких могилах стар и мал лежат безымянно.
Обезлюдели снежных улиц ущелья.
У буржуек остывших в опустевших квартирах
Гулкий пульс метронома считаем
всю ночь напролёт.
Старообразные дети ленинградских окраин –
Ждём последних известий Совинформбюро…
В каждом тусклом подъезде, где развёрнут
«стационар»,
На колени становится мать –
мест незанятых нет!
Трое вдоль Пискарёвского одиноко бредём.
На отце ватные брюки голод, как трубы,
раздул.
В детских саночках еду (мать их везёт) –
ноги не держат.
В декабре сорок первого время позёмкой
шуршит.
Возле фабрики «Возрождение» он ступает
нетвёрдо на лёд:
«Я иду к военкому
(в лёгком, наверно, с кулак):
Если буду на фронте – буду жив и здоров…
Сына мне сбереги!»
Над обледенелою полыньёю тусклая
светит луна.
Серый вечер безлюден. Всё дальше уходит отец.
Мы стоим и молчим.
Надежду –
Я вырастил блокадной зимой из скрещённых
прожекторных лучей,
Поймавших серебристый самолётик
со свастикой на крыльях.
Высоко в январском небе заблудился он,
Чтобы упасть на землю и разбиться
на тысячу осколков,
Но один из них попал мне в сердце,
и с тех пор его всегда ношу я
под рубашкой…
Я вырастил её
Из хлебных ломтиков стадвадцатипятиграммовых
у раскалённой яростной буржуйки,
В которой догорали наши стулья
(От венских стульев чудное тепло нас согревало…),
Покуда неземные песни пели воздушные сирены
И шуршал в пространствах ночи голод,
словно спрут,
Высасывая жизненные соки из наших душ,
заворожённых Никой,
Богиней этой самой бледноликой,
похожею на наших матерей…

5.0/5 rating 1 vote

Оставить комментарий

Вы комментируете как Гость.

Яндекс.Метрика