Вкус горелого сахара, сладковато-прогорклого,
Для мальчишек военной поры
новым лакомством ставшего, –
Как пролог той грозы, небывало жестокой и долгой...

Смеется девчонка семнадцати лет.
Смеется в землянке, приникшей к земле.
Видать, ее шуткой какой-то поддели –
Смеется девчонка в потертой шинели.

Бывает, увидишь порой
Совсем неприметный холмик
С печальной и тусклой звездой,
А рядом – рассветный шиповник...

Башня есть под Ленинградом,
А на башне – циферблат.
Разорвался с башней рядом
Неприятельский снаряд.

На голом пустыре
Избу в два этажа
Рубили в ноябре,
От холода дрожа.

Показал мне парень местный
Тёмный омут, где с войны
Мотоцикл стоял немецкий –
Руль блестел из глубины.

Старый снимок. Черты молодого лица.
Нет, таким я не видел живого отца.
Рядом с ним молодая весёлая мать.
Что же нужно ещё? Только жить-поживать.

У отца моего не было ни орденов, ни медалей,
потому что его убили
в самом первом бою:
где-то под Ленинградом...

Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.

Здесь озверелый вражеский солдат
На нашу песню поднял автомат…
Но Пушкин от горячего свинца
Не отвернул сурового лица.

Представь, свершилось чудо: я прозрел,
И солнца свет ничто уже не застит.
Я б не сошёл с ума, не онемел
И не заплакал от такого счастья.

Деревня – родина в сто домов, в сто дымов,
В пятьдесят бород и седых голов,
В триста косынок и картузов,
В пятьсот пар озорных глаз...

Совсем не сказочна она –
Солдат военная страда.
Она даёт постичь сполна
Смертельный смысл её труда.

Стоит, не говоря ни слова,
Потупив мужественный взгляд,
Солдат из армии Чуйкова*,
Оборонявший Сталинград.

Был у меня знакомый среди пленных,
Показывавший мне средь тишины
Открытки с видом города на Рейне,
Не знавшего всех ужасов войны.