От мешков вещевых горбаты,
От винтовок и станкачей,
Шли, качаясь без сна, солдаты
В черный чад фронтовых ночей.

«Нет земли за рекой!» – всё кричит комиссар.
Снова падает он, батальон поднимая.
Мы у Волги всё держим кровавый удар –
И ещё далеко до победного мая…

Я не о том, что на потеху
ребячьим крикам гулко вторит.
Тут не до смеха. Это эхо –
глухая боль и чье-то горе…

Огонек чадит в жестянке,
Дым махорочный столбом…
Пять бойцов сидят в землянке
И мечтают кто о чем.

Хлеборобами были все трое,
Но работу оставить пришлось:
Скрылось солнце вдали золотое
От фашистских сапог и колёс.

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.

Их было двое в полушубках стареньких.
В ту ночь в степи буянила пурга.
Девчонок этих где-то ждали маменьки,
А шли они в глубокий тыл врага.

Его фамилии никто не знал:
Он только что из окруженья вышел.
И сразу – в бой. Я мельком прочитал
Его татуировку: «Надя – Гриша».

Суровое небо, расстрелянный снег.
Десяток бойцов у курганного склона.
По восемь патронов осталось на всех.
Но здесь – Сталинград, оборона.

Под Токсовом* война
Убила человека
С фамилией столь странной –
Гур-Арье…

Асфальт, шоссе, проселки узкие,
Крутые тропы, топь болот
Прошли в огне солдаты русские,
Отчизну славя и народ.

Снова много на лицах веснушек,
Март – и всюду бушует весна,
А стволы пулеметов и пушек
Раскалились почти докрасна.

Полсотни лет простились у порога,
Но молодость с собой не увели…
Еще вчера меня звала дорога
К делянке, где подснежники цвели.

Итог последних дней таков:
Таскал я «утки»
Из-под «тяжёлых» мужиков
И слушал шутки...

Стекла в клетку – стекла сумасшедшие.
Бьется в черных судорогах тьма.
Вот оно – вселенское увечие,
Всполоха ночного кутерьма.