Я помню эти выстрелы в ночи.
По-волчьи выли бабы на печи.
Казалось каждой в этот страшный час,
Что мужа расстреляли в сотый раз.

А отчего Чернигов* – да никогда не ведал я!
Я знаю Чернососны** в черёмуховом сне.
Я знаю Веремейки** с доверчивой скамейкой.
И всю деревню Белицу с семьёю Подойбедовых,
Дорогу на Верховцы** с верёвкой на сосне…

Каждый по-своему
утверждает себя.
Один расписывается на храме:
«Здесь был Вася»...

Как во сне золотом –
День былой, не забытый,
Деревенский наш дом,
Погорельцам открытый.

Я, с боем прошагавший всю войну
И видевший селений русских пепел,
Взглянул вдруг на девичью седину,
Сжал автомат и девушке ответил

Еще минувшей ночью берега,
Трясясь от орудийной канонады,
Как два смертельных, яростных врага,
На грозный бой сходились без пощады.

Он умирал в траве палёной,
Он землю гладил и кромсал, –
Мой дядя – старший батальонный,
Мой самый первый комиссар.

Как я гордился, надев б/у:
Шинель, простреленную в бою.
Солдат был ранен, попал в санбат,
В строю солдата сменил солдат.

Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница, –
Мы издали на зиму ту глядим.

Степные ветры спину рвут,
Порою кажутся стальными.
Врастают люди в землю тут:
Россия-матушка за ними.

Детство, детство! Город госпитальный.
Было зло, а помнится добро.
Вырастали не под звон пасхальный,
А под сводки Совинформбюро.

После боя у холма крутого,
Где друзьям с земли уже не встать,
Ты меня нашла полуживого,
Русская заботливая мать.

За каждый колос, опавший
С твоих, Отчизна, полей;
За каждый волос, упавший
С головок наших детей;

Как бы земля ни врачевала
Себя целебною травой,
Я вновь, хоть срок прошел немалый,
Нашел окоп глубокий свой.

В сырой степи под Перекопом,
Где мы ломали рубежи,
Где были длинные окопы,
Рвы, загражденья, блиндажи