В седине холодной, не в печали,
на виду, да счастьем обойдён…
Но светлы, отец, твои медали,
слышу с детства этот перезвон.

Нас завели в болото,
Крикнули нам, смеясь:
– Ну, начинай работу,
Вычерпывай кружкой грязь.

Нас по дорогам той войны
везли машины.
Нас уносил от тишины
их бег мышиный.

Ни шороха, ни звука, ни прибоя.
Дремотная висит над морем тишь.
Отяжелев от синевы и зноя,
Усталый ветер спрятался в камыш.

Живым укором для своей страны
Шли пленные по улицам Берлина.
Мать-немка у разрушенной стены –
Всё, что осталось ей после войны, –

Спи, сердце. Я тихо стою.
Что делается со мною?
Я слез по убитым не лью,
Не вылечить мертвых слезою.

Сорок второй. Позёмка. Стужа.
До го́рода верста.
Теплушка наша чуть похуже
Вагона для скота.

Ты память мою не трогай…
Я берегом детства иду,
Припрятанной в сено острогой
Себе добываю еду.

Играли дети на панели,
Мелком квадраты начертив.
Но снова свист. Опять разрыв.
Лежали дети на панели,

Да, родная, настали тяжелые дни,
Но, поверь, нашу волю не сломят они!
Помнишь прежние славные наши дела?
Как сегодня, метель над страною мела,

В армейской форме, с горсткою медалей,
Неровною походкой старика
Он каждый день идёт вдоль магистрали,
И дирижёрски движется рука.

Играет гармонист на старенькой тальянке
У станции метро на мартовском ветру.
Звучит старинный марш «Прощание славянки»,
И слушает народ нехитрую игру.

Спиной к врагу. Горят мозоли.
А сзади – лающая речь.
Хотелось зверем выть от боли
И поперёк дороги лечь.

Опять звучит сигнал ночной тревоги.
Орудья бьют, – как видно, до утра.
И за рокадой*, вдоль ничьей дороги,
Пылают, словно свечи, хутора.

Бывало, бой чуть только стихнет,
Присев с блокнотом к огоньку,
Я подбирал такие рифмы,
Что пулей били по врагу.