Снег, снега… В полях бушует вьюга –
Еще сильны законы февраля.
Но погляди: воспрянула земля
От Севера до солнечного Юга.

Здесь рифмуются пожарища
Ничему не вопреки…
Старшие мои товарищи –
Все фронтовики.

Звуки чуждые речи –
Голоса за стеной.
Греет русская печка
Наш уют ледяной.

Без ноги пришёл солдат.
Ни избы, ни клети…
Хочешь, нет – а надо, брат,
Как-то жить на свете.

В деревне чествуют Победу,
как всюду по родной стране...
Мальчишка, бить фашистов еду
Я в повторяющемся сне:

Войдет тихонечко в палату,
Скрестивши руки на груди,
И шепчет: «Танечка, не надо,
Не надо – спящих не буди».

Я не очевидец… рассказали,
Только мне не верить не резон…

Пронёсся ураган по крышам ветхим
И задохнулся в душной синеве.
Сорвал в цвету рябиновые ветки,
Тяжёлый град рассыпал по траве.

Земля израненная впереди…
В шинели, с автоматом на груди
Шагаю, прохожу за долом дол.
Высоко надо мной парит орел

Солдата обступили дети.
Он хлеб достал из вещмешка.
Запахло хлебом на планете
И сладким дымом табака.

Парашюты рванулись, приняли вес.
Земля колыхнулась едва.
А внизу – дивизии «Эдельвейс»
И «мертвая голова».

Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.

Растает снег, и зацветет сирень.
В сирени соловей не петь не может.
Пусть на руинах черных деревень
Обугленные ветки ветер гложет;

Я представляю это до сих пор…
Был сладок сон. Тиха была казарма.
Алел восток, и на него в упор
Смотрел фашист с открытого плацдарма.

Есть такие Мекензиевы горы –
Окольцовывают мой город.
Через них к Севастополю едешь.
И проедешь порой, не заметишь.