И вот встает над синим Доном,
Как в Игоревы времена,
Огромным, кровью обагренным
Щитом червленая луна.

Бомбовозы ровными рядами
Шли и шли угрюмо на рассвет –
Высь покрылась черными крестами,
Будто это кладбище над нами

Окончилась война,
победа стала нашей –
прошли с тех дней года,
дороги пролегли.

Цветёт герань на подоконниках,
Струится в окна жёлтый свет.
В углу, на столике, гармоника
И мужа-воина портрет.

Зарывались в землю,
От земли спасаясь.
От земли могильной
Да землёй окопной.

Кому не драла рот сухая ложка?..
С добром и лаской был и я в разлуке;
И чтоб не плакал я, свою гармошку
Мне подарил гвардеец однорукий.

На снегу белизны госпитальной
Умирал военврач, умирал военврач.
Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,
О своем ненаглядном, о милом не плачь.

Три года сердце у меня болит,
По пенсионной книжке – инвалид;
Дух замирает, будто я над бездной,
А говорили: «Человек железный!»

Лежит моя винтовка
У прошлого на дне.
Пусть божия коровка
Поползает по мне.

оставлен гроб на глиняный бугор.
Последний миг пред вечностью разлуки.
Глаза и губы, словно нам в укор,
Навеки сжаты. И крест-накрест – руки.

В тот день он записал в блокнот
Лишь три коротенькие строчки:
«Переходили речку вброд.
На ивах лопаются почки.

Над погостом виснут облака,
Словно над могилою венки.
Хоронить несут фронтовика
Друга своего фронтовики.

Сорок пульманов с пломбами
На вокзале ночном.
Сорок пульманов с бомбами
Заметает снежком.

Малая букашка по окошку
Делает в который раз круги,
Хочет отыскать на волю стежку,
Только что не скажет: «Помоги!»

Опять за полночь. И опять не спится.
Опять лежать и слушать до утра –
И шелест перевернутой страницы,
И тихое шептание пера