Я НЕ ЩАДИЛ СЕБЯ
Уже ребенком я хлебнул с лихвою.
Над колыбелью маялась нужда.
Из дома в дом она брела за мною.
Краюхой хлеба грезил я тогда.
В Бухенвальде есть большая тачка,
брошенная здесь она стоит,
потихоньку мучаясь и плача,
чувствуя раскаянье и стыд.
Тысячи проходят перед нею,
Спотыкаясь взглядом об нее,
И она от страха каменеет,
Вспоминая прошлое свое.
В человечий рост ее колеса.
Тяжелы они, как жернова,
на оси потертой стали косо,
Словно бы и держатся едва.
Но прочна костями колымага
И для пыток всё еще годна…
В ком-то вызывает же, однако,
Одобренье тайное она?
…На нее иссохшими руками
Под издёвки сытых палачей
Узники наваливали камни
И не знали – вечным будет чей…
В колымагу их потóм впрягали,
Заставляли марши хором петь
И под страхом смерти в гору гнали,
Где умолкших ожидала смерть.
Трупы их сжигали. Дым клубился,
Воскуряясь, таял на глазах.
На поля Тюрингии ложился
Охладевший прах…
И не спит ночами колымага,
О «поющих лошадях» молчит,
И в душе ее под кровом мрака
Пепел всех замученных кричит.