Вонзилось в память, как заноза:
Есть под Москвой одна береза
Необъяснимой красоты,
Глядит на Истру с высоты.

Пожарищ метельные искры,
И стойкие шапки дымов,
Бумажные жёлтые «иксы»
На окнах притихших домов...

Слобода жила чуть-чуть в сторонке:
Обучалась жизненным наукам.
Но уже носили похоронки,
Правда, по соседним переулкам.

И в этот раз меня не встретил
И слов свиданья не слезил.
Весенний вяз коснулся веткой
И обозначил мой визит.

Под ясным небом за Наро-Фоминском
Стоят в октябрьском зареве леса…
Прихлынула к подножью обелиска
Цветов осенних поздняя краса.

Цейхгáуз* – в чёрной копоти.
И рельсы, и пески.
В далёком гуле-топоте –
Тревожные свистки.

В клубе кинолента про войну.
Взрослый фильм. Недетские билеты.
Жалко, не хватает пацану
малости – двугривенной монеты.

Пронёсся ураган по крышам ветхим
И задохнулся в душной синеве.
Сорвал в цвету рябиновые ветки,
Тяжёлый град рассыпал по траве.

Слышался треск ручных пулеметов
В тихой спокойной ночной тишине.
В мхах по болотам ко вражеским дотам
Мы, словно змеи, ползли по земле.

Тише ласточки – резвые птицы,
Тише, май, наполняй небосклон,
Потому что мой мальчик в ресницах
Держит детства последнего сон.

Под утро всполохи зари –
Мне будто взрывы…
Я у двоюродной сестры
Смотрю архивы.

Рождён за десять дён до Рождества
в кинотеатре. Мать, едва жива,
не донесла кричащего еврея
до Рождества, навеки молодея.

Тревогу горнисты играют,
В поход будь, товарищ, готов.
На битву страна поднимает
Отважных и верных бойцов.

Плачет в лесу сиротливо жалейка:
– Стихла ты, смолкла, надя-надейка!
Кто ж это думал, как это сталось?
Черная темень в глазах закачалась,

Есть сила – шагай, врывайся в окопы.
Вперед и вперед – Смоленск недалек.
Обрызганы грязью дороги и тропы,
В атаку, вперед, поднимай, кто залег!