Шли пленные шагом усталым
Без шапок. В поту и в пыли
При всех орденах генералы
В колонне их – первыми шли.

От старых ран отец наш умер,
Оставив пенсию семье
И нас оставив в вечной думе:
Как быть, что делать на земле.

Слово «Родина» с маленькой буквы
Не умею писать, не могу.
То же самое слово как будто,
Только в чём-то уступка врагу.

…Бой пpошёл. Беру листок измятый
Для письма – из книжки записной –
И пахнуло уссурийской мятой,
Нашей милой зелeнью лесной.

Любуюсь я цветком в углу платка,
Что вышит незнакомыми руками
И прислан мне на фронт издалека,
Как знак того, что нежность тыла – с нами.

Как много песен время разметало…
Но высится по-прежнему одна,
звуча лавиной гнева и металла, –
её зовут «Священная война*».

Гуляет по июню тишина,
И хочется в ней тихо раствориться.
Спугнуть её боятся даже птицы,
Она у сердца самого слышна.

Лавину дней не удержать,
Но помню Юльку-одноклассницу,
Ей приносила в школу мать
Горбушку хлеба с постным маслицем.

В Брянском лесу нет дорог безымянных,
В Брянском лесу нет забытых криниц.
Не по грибы идут ветераны –
Наедине с тишиною побыть.

Он сошёл на тихом полустанке
И вернулся в прошлое – туда,
Где стонали раненые танки
И ржавела мёртвая вода.

Передо мной раскрыт который год
Отцовский из концлагеря блокнот.
Читать не в силах я – болит душа:
В нём жив отец, едва-едва дыша.

Я не учился ползать и стрелять.
Земля воззвала – и оставил парту.
В военкомате старенькая мать
То на меня смотрела, то на карту.

Входная дверь завешена попоной.
В святом углу фанерная икона,
С неё глядит сочувствующий Бог.
От вдовьих слёз сыреет полотенце.

Был мороз.
Не измеришь по Цельсию.
Плюнь – замерзнет.
Такой мороз.

Отец мне объяснял, что простовата
Девчонка с комсомольского плаката,
Что взгляд её предельно однозначен,
Что нужно научиться жить иначе.