ПАМЯТНИК БОЕВОЙ СЛАВЫ НА ИВАНОВСКИХ ПОРОГАХ
Экскаватор черпал горстью
Глину, гильзы, каски. Кости,
Корни вымершей травы…
Мы стояли на отвале...
В сорок третьем году в Душанбе
Мама тихо сказала: «Тебе
Здесь придётся освоиться, Татка,
Эти горы надёжно стоят.
Я спасла тебя. Мы в Ленинград
Никогда не вернёмся обратно.
Так тепло, так приветливо тут;
Это толстое дерево – тут,
А с пятнистой корою – платаны.
У тебя загорела спина.
Скоро ты оживёшь. Но сперва
На жаре не снимай сарафана».
Время ждёт, чтоб увидели вы,
Как я за руку маму держала
И лицо её в бликах листвы
Колебалось, смущалось, дрожало.
Я глядела на смуглые лбы
Непоспешной, красивой толпы.
На неё я глядеть не могла:
Жалость горло свела.
Я и в эту минуту, сейчас,
Нажимая пером на бумагу –
Горлом сдавленным, – маминых глаз
Виноватую помню отвагу.
Я не крикнула ей: «Не реви!
Я тебя никогда не покину…»
Мне мешала ангина любви,
Ностальгии ангина.
Если в летнем сквозном кинозале,
На отвесном куске полотна,
Заслонённый людьми и слезами
Город тот выплывал из темна,
Я лишалась дыханья и тела:
Выраставшего сердца звезда,
Добела разгораясь, летела,
Устремлялась к нему навсегда…
Мама тихо сказала: «Ну, вот
Мы и дома. У самых ворот
Помнишь, та разорвалась фугаска,
И тебя откопал морячок?
Ну, не буду. Не буду. Молчок.
Ты довольна, моя черноглазка?»