Хмуро дремлют вековые ели,
Затерялся след военных троп,
И уже заметен еле-еле
Весь оплывший, брошенный окоп.

И та, что сегодня прощается с милым, –
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!

Был мороз.
Не измеришь по Цельсию.
Плюнь – замерзнет.
Такой мороз.

На погонах по лычке,
Из-под шапки – бинты.
В двадцать лет – фронтовичка.
В двадцать – с пулей на «ты».

Север наш в снега закутан,
Холодами закален.
Мчатся в бой стрелки-якуты,
Мчится лыжный батальон.

Ветер, ветер – солдатское счастье!
В опустелой степи не сгони,
Не кромсай мое солнце на части,
От нежданной беда заслони.

В колонну по три становись
и – шагом марш!
Кто в 21‑м начал жизнь,
тот, значит, наш.

Мы чуть не сутки без просыпу
В траншее спали у Днепра…
А немец сыпал, немец сыпал,
Воронки рыл у переправ.

Я жив.
Но смутное чувство вины
сидит во мне, как свинец:
мой отец вернулся с войны,
а братья его – нет.

Рвались фашисты к Волге, к Сталинграду,
повсюду сея ужасы войны.
И гнали на восток коровье стадо
колхозные подростки. Пацаны!..

Среди тряпья, немецких касок, ям
Здесь, у крыльца, валялось под ногами
Льняное полотенце, по краям
Расшитое большими петухами.

Ни выстрелов, ни криков, ни разрывов…
По небу тихо облако плывет,
Да на березе около обрыва
Малиновка мечтательно поет.

Победный день от нас всё дальше
И всё весомей с каждым днём.
В его оценке меньше фальши.
Его принизить не рискнём.

Где мои ровесники? Их нет.
Редко-редко одногодка встретишь.
Поколенье не родившихся на свет,
Чёрная дыра на белом свете.