Ищу могилу своего отца.
Читаю имена на обелисках
подолгу от начала до конца –
и не встречаю ни в одном из списков.

Обыкновенной была:
Смуглой была, круглолицей,
Сказочной девушкой-птицей
В пляске-игре не плыла.

В огороде мы пололи,
ты умело, я – впервой.
Прямо – поле, сбоку – поле,
а над полем – вязкий зной.

Идет на отдых в бою утомлен,
Немецкий каторжный батальон.
Идет на Запад, где солнце в кустах,
Идет, шатается Третий райх.

Мы шли, блиндажи очищая,
Блокируя дзоты врагов.
Над нами луна молодая
Катилась среди облаков.

Что о войне я нового скажу?
Какую службу словом сослужу
Её ли огневому рубежу,
Её ли полевому блиндажу?

По небу осеннему катится гром,
Дивизия наша стоит за Днепром.
Мост взорван – в мой город вступили враги,
И город во мраке, не видно ни зги,

Солдатское солнышко – месяц,
Осенняя черная ночь…
Довольно. Подохнешь без песен,
Не нам воду в ступе толочь.

Немало было нам дано
После себя оставить детям:
Соткать тугое полотно,
Посеять хлеб и путь наметить.

В последний раз гляжу на Волгу,
На плёсы в тихом камыше…
Воспоминаньем долго-долго
Теперь ей жить в моей душе.

В закордонной той дали,
У венгерского сельца,
Никнет ива до земли
Над могилою отца.

Вспомним блокадные скорбные были,
Небо в разрывах, рябое,
Чехов, что Прагу свою сохранили,
Сдав её немцам без боя.

Вы ели с голодухи грязный жмых?
Мне ж этот вкус досель бередит гены –
Ведь я из той беды послевоенной,
Из тех голодных вечно и худых...

И я,
Пожалуй, видел всякое.
И я на трудностях мужал…
В тот год...

Полустёрты края и узоры.
Как ни мой её, как ни три,
Запах щей, неожиданно горьких,
Пробивается изнутри.