Меня давно зовут мальчишки дядей.
А может, мне сейчас всего нужней,
Ни на кого с опаскою не глядя,
Водить на свисте в небе голубей.

Был душен воздух, напоенный зноем.
Бой не стихал. Жара такая шла,
Что и ночами не было покоя,
Орудья накалялись добела.

Весь под ногами шар земной.
Живу. Дышу. Пою.
Но в памяти всегда со мной
погибшие в бою.

Зловещею тучей закрыт горизонт.
И Гоша-связист попросился на фронт.
Пылится дорога. Мешок за спиной.
За сопками скрылся Кирганик* родной.

Ты расписался на стенах Рейхстага.
…Худо ли, бедно –
он расписался на стенах барака
в полдень победный.

Под Полоцком
было так:
мутная
Полота

Сколько б раз ни ожила атака
В беспощадной памяти твоей,
Леденеет кровь в тебе. Однако
Ты видал и нечто пострашней:

В дубовых колодках
В Россию, в Москву,
Как будто на лодках
По лужам плыву.

Три часа ночи.
Заря уже занялась.
Двадцать второе июня
Сегодня у нас.

Весь день работали зенитки,
А бомбы – вестницы войны,
Как зло, спрессованное в слитки,
Взрывая жизнь и все пожитки,
Летели с черной вышины…

Слобода жила чуть-чуть в сторонке:
Обучалась жизненным наукам.
Но уже носили похоронки,
Правда, по соседним переулкам.

Всё от времени, кажется, в мире зависит.
Я в шестнадцать – на фронт, в артиллерию, в бой!..
…Собирают девчонки кленовые листья, –
А такие девчонки шагали со мной.

Четыре часа пригибаясь идти.
– Убьют? Но пускай на обратном пути…
Четыре часа, чтобы только связать
Два провода тонких, протянутых скрыто

От инея усаты,
На мёрзлый свой редут
Подольские курсанты
По улице идут.

Газетчиком дивизионным
Я полземли исколесил.
Шел по дорогам обожженным,
Спал на снегу и грязь месил.