А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу –
Никуда от печали не деться,
И хотел бы – вовек не смогу.

Я не забуду, как сказанье,
пустую сцену, где в пыли
саперы с красными глазами
безмолвно щупами вели.

В военных снах порой еще слышны
раскатистые вздохи барабана.
Идут домой из марева-тумана
солдаты, запоздавшие с войны.

Поезд идет на запад.
Поезд идет к Москве.
Елей пушистые лапы
Тают в ночной синеве.

Умер товарищ, припав к пулемету
Головою, пробитой свинцом;
Он взглядом, исполнен последней заботы,
Меня подозвал пред концом.

Он без вести пропал на той войне,
Знакомой лишь по кинокадрам мне,
Но видела, как ждали с той войны
Его родные, памяти верны.

Когда я был в войну солдатом,
Я слышал песнь твою не раз.
Ты нас с ума сводил в Карпатах,
Ты в венском парке пел для нас.

Врач сказал:
– Кладите в середину.
Жаль сержанта, даже очень жаль!
Полз на четвереньках – и на мину,
Прямо на три усика, нажал.

Тут задохнуться б тишиною –
Так тяжек тёмный монумент…
Над покачнувшейся стеною
Взовьётся тлен опавших лет.

Обелиски ли, нежные розы ль, огонь ли, окопы ль
окружат тебя здесь по краям крепостного кольца –
смуглолицый мой, синеглазый мой Севастополь,
я узнаю тебя, как сын узнает отца.

Да присохнет язык к гортани
у отрицающих восточное
гостеприимство!
И жило много нас

Гремят над Москвою раскаты орудий,
Всё чаще и чаще победный салют,
И то, что сегодня проделали люди,
Наверное, тысячи лет не сотрут.

Ещё в ушах звучат слова
О мужестве и смелости.
Чернила высохли едва
На аттестате зрелости.

Шумит вокзал.
И нет покоя.
Судьба –
коварный лабиринт.

Не то что водку – лет до двадцати
мы ничего не пили крепче чая.
Всей жизни путь, казалось, впереди –
и шли мы вдаль, его не замечая.