На улице с булыжной мостовой,
Где только деревянные дворы,
Постукивает палочкой слепой,
От шумной удаляясь детворы.

Гертруда Фёдоровна, немка,
В военном детском далеке,
Ты говорила на немецком,
На ненавистном языке.

И вот встает над синим Доном,
Как в Игоревы времена,
Огромным, кровью обагренным
Щитом червленая луна.

Послевоенная игра.
Нехваткой торфа и дровишек
Определяла мать сама
Жилищной площади излишек.

Где друг с дружкой кружатся невесты –
Тех, кого война с собой взяла.

Стол повернули к свету. Я лежал
Вниз головой, как мясо на весах,
Душа моя на нитке колотилась,
И видел я себя со стороны:

С дороги глянешь пристально –
Теряются вдали
Не крыши – треугольники,
Как те, что не дошли.

Расскажет Старшинов
Про ад – не зло, не колко,
Хоть столько жёстких лет
Несёт с войны осколки.

Помнишь талую тропинку
на сиреневом снегу
да зелёную плешинку
на высоком берегу?

Смотрю, как бабка молится,
Поклоны низко бьёт.
Святая Богородица.
Потресканный киот.

И убивали, и ранили
пули, что были в нас посланы.
Были мы в юности ранними,
стали от этого поздними.

И выпало нам дивное богатство –
Всё, что любили, разом потерять,
И в чистом поле беженцами зваться,
И в тёплом пепле – родину искать.

…Все разговоры около закуски,
О том,
Что рюмка первая колом…
Но грелась печь...

Скатилось солнце, словно мячик,
В тугую тёплую волну.
Стоит у моря старый мальчик,
Который видел ту войну...

Воздух прострочен смертельным свинцом,
Словно материя огненной ниткой.
Небо зловеще висит над бойцом.
Корчится, стонет земля, как под пыткой.