Нам не жить как рабам –
Мы родились в России,
В этом наша судьба,
Непокорность и сила.

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Есть в памяти мгновения войны,
что молниями светятся до смерти, –
не в час прощальный острый крик жены,
не жесткий блеск внезапной седины

Я хожу по мертвым селам,
Путь невесел и далек.
И со мной один гостинец –
Только сахару кулек.

В капонире, в гнездышке лодочкой,
Поселился удод с удодочкой.
Я ступаю по глыбам сожженным
И дивлюсь капризу весны

Услышьте о правде жестокой,
о том, как седой генерал
от Родины милой далёко
в застенке сыром умирал.

Всё было: обиды и страх,
и сердце стучало устало.
Травинкой на минных полях
терпенье мое прорастало.

Как прежде, падали снаряды.
Высокое, как в дальнем плаваньи,
Ночное небо Сталинграда
Качалось в штукатурном саване.

Мы в те дни поднимались болезненно-рано;
Подходили к окну… отходили, сердясь.
Над пустыми полями бродили туманы,
На дорогах рыжела заклеклая грязь.

Цветам нет дела до войны,
У них свои часы и краски…
Из разбомбленной тишины
Я вынес их в железной каске.

Я помню хлеб. Он черен был и липок –
Ржаной муки был грубоват помол.
Но расплывались лица от улыбок,
Когда буханку ставили на стол.

Кровью пылает закат.
ночь –
он все выше…
Это русские села горят,

Запылали огни. За отрядом проходят отряды.
Самолеты гудят, – ведь на запад фронты и фронты.
Украина моя, ничего мне на свете не надо,
Только знать, что со мною, родная, по-прежнему ты!

Я ранен был в 9.30 утра
На высотах Синявина в 43-м году,
В сентябре, 15-го. Словно это вчера
Я, орущий в атаке, упал на ходу.

Я ни зверей не бил, ни птиц.
И только вражеская сила,
Что хлынула из-за границ,
Меня к оружью приучила.