Мы по Ладоге ехали ночь напролёт.
Справа лопался лёд, слева рушился лёд,
Помню вспышку и свист, помню снега ожог,
Чью-то руку и голос: «Не бойся, дружок».

Вязнут танки – снова пробка.
Над шоссе – неравный бой:
Легких «чаек» рокот робкий,
«Мессершмитов» властный вой.

Машут крыльями мельницы
В сорок третьем году.
В чистом поле чернеются
На юру, на виду.

Совою пурга по проселку летала
И снегом пушистым его укрывала,
И Духу шептала: «Моя тут работа!»
А в ночь по проселку безусых шла рота.

В бинокле – руку протяни лишь –
Окопы фрицев. И в упор
Взгляд из-под каски… Пальцем сдвинешь
С предохранителя затвор…

Мама! Осень в дыму. Поскорее коня!
Вытри слезы – война повсюду.
Ветер шапку снял, он зовет меня
Вдаль, навстречу стальному гуду.

Годы мои, молодые, зеленые,
Знали бы вы, как без вас я грущу!
Может быть, где-нибудь и отыщу
Юность мою, огнем опаленную.

И тогда подошла к нам, желта как лимон,
Та старушка восьмидесяти лет,
В кацавейке, в платке допотопных времен –
Еле двигавший ноги скелет.

Я мысленно всегда с тобой,
Все время думаю о встрече.
Стоит в глазах передо мной
Последний, памятный нам вечер.

Силу тяготения земли
первыми открыли пехотинцы –
поняли, нашли, изобрели,
а Ньютон позднее подкатился.

Начинался день рассветом мутным...
Оставляя по утрам кювет,
Мальчуган, босой и бесприютный,
Шёл дорогой небывалых бед.

Будь проклята разведка боем!..
Земля вставала на дыбы,
А мы являли там собою
Мишень для яростной стрельбы.

Был праздник. Звенели медали.
Шли гости. Я столик накрыл...
– А знаешь, как Харьков мы брали?
Сосед меня тихо спросил.

Страшноватый, кривоватый, он ходил: «Точу ножи!»
Голос тихий, как из ваты, как из каменной души.
Мы дразнили инвалида, рожи корчили вдали,
И швырял он, злясь для вида, мёрзлые комки земли.

В некотором царстве в тридевятом сорок пятом...
Здесь бомба упала – во всех домах вылетели стёкла
У хирурга смягчились и потеплели глаза
Какая она путаная эта Венеция – искать тут