Незаменимый отцовский пиджак.
В нём, засучив рукава,
Сено грузила мать на чердак,
Ловко пилила дрова.

Ах, война!.. Но эти прожитые годы
Не оставили на памяти следа…
Лишь походы, лишь походы, лишь походы –
Необорванная вечная страда.

Над Балтийской косой закаты
Плавят медь в полосе прибоя.
И не верится, что когда-то
Этот берег был полем боя!

Над памятью время не властно.
Ничто не прошло стороной:
Закрою глаза лишь – и ясно
Былое встает предо мной.

Когда-нибудь, я верю, это будет, –
В спокойный час, у тихого огня
Познавшие иное счастье люди
Из уст твоих услышат про меня.

Начиналось прозрение грохотом боя
и тревогой за старую, слабую мать…
Помню ночь: на краю обгорелого поля
я лежу и терплю – мне нельзя умирать…

В разрыве хрупкого кустарника
Слова прощальные смолкают,
И слёзы синие, хрустальные
В глазах у женщины сверкают.

Я обнаружил фотоснимки,
Которым тридцать с лишним лет.
Он весь – как из туманной дымки,
Моих родителей портрет.

Вновь привозят в госпиталь солдат –
Рыжих, смуглолицых, светло-русых.
Вновь привозят в госпиталь ребят
Молодых, совсем еще безусых.

Когда ты лгал в бою под Сталинградом
бессмертному сержанту своему,
что не задет взорвавшимся снарядом,
и стон скрывал улыбкою в дыму

Я особо чувствителен к ожиданиям,
к ожидающим, ждущим, надеющимся,
потому-то снится мне ангел страдания
над окопами, бомбоубежищами.

По горбатым полям Дубосекова*
Ходят были о прошлой войне.
Обойти бы окрестность, да некого
Попросить в провожатые мне.

В тылу солдат кормили – не до жиру:
Скажи спасибо, что одет, обут…
Мы с братом рядом с полустанком жили
И видели в вагонах худобу.

И молодеет дед Ероха,
Весь озарится блеском глаз –
Услышит только звук гармошки,
Увидит русский перепляс.

Окна задушены дымом,
Ярость гудит в кирпичах.
Вдоль мостовых нелюдимых
Голые трубы торчат.