Сулил воскресный вечер танцы,
смолил смычки концертный зал,
но шли в колоннах новобранцы
не на концерт, а на вокзал.

Как я люблю людей родной России!
Они тверды. Их вспять не повернешь!
Они своею кровью оросили
те нивы, где сегодня всходит рожь.

Моя подружка дальняя – как елочка в снегу.
Ту елочку-уралочку забыть я не могу.
Давно ушел я из дому, но помню до сих пор
Ее совсем особенный, уральский разговор.

Помню! Синявинские высоты
Брали курсанты три раза подряд.
Еле уволокли пулеметы.
А три батальона – там и лежат.

«Скажи мне, товарищ, в какой это год
Донец переплыл ты и спас пулемет?» –
«Всего не упомнишь, чудной человек,
Немало пришлось мне форсировать рек».

Война и тыл не обошла,
И были – как не быть! – потери,
И нету меры, чтоб измерить
Её жестокие дела.

Они приходили –
полубоги Второй мировой –
вчерашние мальчики,
повзрослевшие на целую жизнь...

Мы с мамой сына помним шалунишкой:
Ты в раннем детстве был не слишком тих.
Перешивал короткие штанишки
Я для тебя из старых брюк моих.

Ребята смотрят ленту про войну,
для них переоткрытую страну.
Актёр хорош, и лирика своя…
Но не о том, что мог бы вспомнить я.

Снова февраль заметеленный прожит, –
и возвращаюсь душой к тому,
что, как и встарь, до озноба тревожит –
словно бы в проруби тёмной тону.

Серый дым ползет по перелескам,
Дышат гарью черные поля.
Под Москвою, Полоцком, Смоленском
На врага встает сама земля.

Гитлеровцы-гады
Лезли к Сталинграду.
Перед ними Волга –
Русская река.

…Земля горит, земля взывает к мести!
Народный гнев и страшен, и суров.
Отныне мы считаем честью
Сплошное истребление врагов!

Как в январе сибирский лес красив!
Трубит сосна. Звенит продрогший ельник.
Шумит сплошной березовый массив –
Высокий прямоствольный бельник.

Я «вычислил» в тот раз «кукушку».
(То снайпер-итальянец был.)
Я трижды брал его на мушку
И трижды мушку отводил.