Вот и подходит к последней черте
Битва – накатами грома.
Пламенем сердце объято, как те
Камни родимого дома,

Терпелив, и находчив,
И тверд, как булат,
До чего ж ты отходчив,
Русский солдат.

Днем и ночью с Балтики дует ветер,
Грохот боя слышится впереди…
Звезды в небе маются, еле светят,
Их сметет ураган, того гляди.

Осень! Простор золоченый без имени,
Ветер с полей на землянку мне выменяй.
Тучи развей, в небе высвети звездочки,
Хоть до утра не мочи мои косточки.

Война до ночи грохотала
В тот день, и кажется теперь:
Она, усталая, стонала
От лютой злости и потерь.

Сжирал огонь программки и билеты,
Горячим пеплом осыпая нас,
За зданье Королевской оперетты
Шёл бой без передышки пятый час.

Во дворе – разговор,
скрип крутого крыльца,
блещет сталью топор
в изголовье отца.

Всего, что пережить в плену пришлось,
Не уместить и в десяти поэмах,
Мне самому не верится порой,
Что в лагере тифозном жив остался.

За Стенькиным долом ещё громыхает,
Но тучи за дальнюю рощу ушли,
И вытянул шею дубок, обсыхая;
Зацвиркал кузнечик, детёныш земли.

Чтоб мы о них могли писать сонеты,
Рожать детей и строить города,
Они легли, тоскуя, в землю эту,
В такую русскую, как никогда.

Отход прикрывает четвертая рота.
Над Волховом тусклое солнце встает.
Немецкая нас прижимает пехота.
Спокойствие. Мы прикрываем отход.

Я видела в детстве донские туманы,
Я знала повадки лихого коня.
Далекие предки мои атаманы.
И нет иудейских корней у меня.

Под рукою – вода.
Под другою – вода.
И направо – беда,
И налево – беда.

Уходила весна, уходила,
прославляя победу устало.
На Плющихе и тускло, и дерзко
старинное тлело кино...

Цейхгáуз* – в чёрной копоти.
И рельсы, и пески.
В далёком гуле-топоте –
Тревожные свистки.