Поклон печному миру, сладкой тяге,
Травинкам шерстяным и протяным*.
Я далеко, я просто на бумаге,
Истаявший послевоенный дым.

Эшелоны гремят обратные,
посреди зимы,
и китайские аккуратные
отстают дымы.

Выпил я. Он выпил тоже.
Помолчали, а потом
Он точил – я тоже – слёзы
Над солёным огурцом.

Под ливнем стали
Перекрестным
Упал боец на пулемет.
Он в звездный миг

Рука с размаху письма четвертует,
Где адрес нашей почты полевой,
А строки, как в покойницкой, горюют
И плачут над пропавшей головой.

Разве можем мы быть равнодушными к злу?
Страшный призрак я вижу сквозь смрадную мглу:
Черным прахом дымятся на страшных кострах
Миллионы людей, превращенных в золу.

Был я маленьким, очень маленьким –
Может быть, чуть побольше валенка.
Годы трудные, послевоенные.
А от зноя – поля бесхлебные.

Я жив еще. И, значит, мы вдвоем
Опять сегодня в молодость вернемся.
…Над летней Иньвой берегом идем.
Как громко шутим! Как легко смеемся!

Я помню
наши страшные пожары
средь бела дня
под проливным дождём.

Я слышал крик –
от боли иль напасти,
медлительный и неподвижный крик…
Шатало судно.

Я вижу залы – залы ожиданья.
И вечером, и предрассветной ранью –
Под вечно голубым плафонным небом.
Здесь время неподатливо, что камень.

Кто был там, кто выжил, кто дожил –
Он правильно молодость прожил.
И он пожалеть не сумеет
О даром прошедших годах

Я был в них недолго, почти что проездом.
Невольно я сравнивал Прагу и Дрезден,
Порой столбенея от недоуменья,
Что нету, увы, никакого сравненья!

Взрывая снег метельный, с ладонью у виска
Будённый* и Артемьев** объехали войска.
Немеркнущая слава святых-сороковых!
Метели белый саван укутывает их…

На дне окопа сердце колотилось,
Окоп, гремя, утюжила броня.
Земля не подвела, не расступилась,
Она спасла от гибели меня.