Мы помним день с такою датой,
Не пасмурный, не на ветру,
Когда народ вдруг стал солдатом,
Проснувшись рано поутру.

Как с японской войны воротился солдат,
разрыдались от радости сёстры,
и заплакала мать, и свой траурный плат
поменяла на праздничный пёстрый.

Живуча память о войне.
Нет-нет, да в душу постучится,
Желая в строчку воплотиться,
А строчка, словно шнур, дымится…

Здесь тишину годами берегли.
В маньчжурском городишке Санчагоу.
Днем – патрули. И ночью – патрули.
И тишина. И ничего другого.

Снаряды воздух разрывали,
Был день огнём и кровью крашен,
А тропкой девочка босая
Бежит, бежит навстречу нашим.

Землю, где мы родились и живем,
Матерью мы справедливо зовем.
Но, как с родным Ала-Тоо, я связан
С дюнами Латвии кровным родством.

У нянечки работы вдосталь,
И, благодарны за уход,
Ей раненые скажут попросту:
– Пускай мальчонка к нам зайдёт.

Войну позабыл. Словно не был
На этой войне никогда,
И не открывалось мне небо
Господним порогом суда.

К не отданным еще краям,
Где встанут холмики могил,
К еще не начатым боям
Солдатский поезд уходил.

Был я там, где рвались мины,
Слышал рядом свист свинца.
Долю фронтовой судьбины
Честно вынес до конца.

Оставил бурный паводок в садах
На верхних ветках мусор и солому,
Как будто своему разгулу злому
Предельный уровень отметила вода.

Где наши ленинградские дороги,
Бомбёжек раны,
шрамы артогня?..
Обычно...

Мне сказал командир-подводник:
– Не во сне я, а наяву
Повидать бы хотел сегодня
Дорогую мою Москву.

Какой-то хищник, «тигр» или «пантера»,
От времени проржа́вевший насквозь,
Откроется вдруг взгляду, как химера
Былой войны…

У Рейхстага мне седой полковник
Ту медаль победную вручил,
И навеки я, друзья, запомнил,
Что комдив в Берлине говорил.