Была она узостью плошки
И ширью отцовских рубах.
Хмелела от мёрзлой картошки,
Трезвела, пока мы в бомбёжки...

Я не берег их в нежной холе
И за стекло не прятал в шкаф.
Я брал их на занятья в поле,
До дыр иные затаскав.

Что мне, солдату, осталось
После Второй мировой?
Ночи траншейной усталость,
Холод зари фронтовой.

Зря ты каркала, ворона:
Враг меня не уронил…
Я последнего патрона
Для себя не хоронил.

Не пугайся, всё стерпи, не выдай
Слабости, и дико не кричи,
Если военком с суровым видом
Похоронку на меня вручит.

Смотрю, как бабка молится,
Поклоны низко бьёт.
Святая Богородица.
Потресканный киот.

Я помню: с тихою улыбкой
Скрипач, что на войне ослеп,
Водил смычком над тёмной скрипкой,
Как будто резал чёрный хлеб…

На юг, на юг стремятся птицы.
Шурша опавшею листвой,
Шагают с песней пехотинцы
По каменистой мостовой.

Галки, галки, как при Годунове,
Сыплются с высоких куполов,
Галки, точно сгустки черной крови,
Точно буквы непрочтенных слов.

Наш летчик просто разрешил вопрос,
Когда не стало пуль для пулемета:
Пропеллером он аккуратно хвост
У вражеского срезал самолета.

На площади плясали вдовы,
Дела закончив второпях.
Горели пламенем обновы,
Обвиснув на худых телах.

От холода земля окаменела,
Теперь ее лопатой не возьмешь…
А бой гремит, и мины то и дело
Свистят, визжат… Укрытье где найдешь?

Берлин горит. Подтаявшая тьма
Все выше поднимается и выше…
Огонь вошел в угрюмые дома,
И с тяжким гулом оседают крыши,

Поминальные красные розы
На бессчётных могилах солдат…
Их омыли не майские росы,
В этот день материнские слёзы

Он выщерблен ветром,
Облизан метелью,
Он голый и синий, как лед.
Все камень да камень