Еще не раз салюту загреметь, –
И знаем мы, что после Таганрогских,
Дивизиям мы будем славу петь –
Полтавским, Брянским и Днепропетровским.

Рысцою размеренно-строгой,
Под танковый грохот и гуд
К переднему краю дорогой
Собачьи упряжки бегут.

Туман спускается с траншеи,
Заря вечерняя цветет.
Багровы стали батареи,
И ярко-красным – небосвод.

Казалось – сузились дороги
И выше сопки поднялись,
И в сапогах добротных ноги
Свинцом горячим налились.

Поехал на рыбалку генерал
И место целым штабом выбирал.
– Годится? – гаркнул он на божьи мели.
– Так точно! – офицеры возгремели.

Война не умерла.
Бесшумная, на сушу
Она, как змей, вползла
Губить не плоть, а душу.

Детство. Темень ранняя. Морозы.
Синий след на голубом снегу.
Сено – первые невянущие розы,
мной увиденные, – в сердце берегу.

До сих пор взрываются
                           на минах,
Погибают люди до сих пор.
Где-то по оврагам и лощинам
Бьет война проклятая в упор.

В наши классы девчонок тогда не пускали,
Наша школа тогда называлась – «мужская».
Мы, наверно, грубее сегодняшних были,
Мы, наверно, больнее друг друга лупили...

Опалял мороз, как пламя, лица.
Шли мы, терли щеки на ходу…
Встретился я с ними у столицы
В сорок первом грозовом году.

У обелисков голову склоняю,
где нет имён,
одни лишь только даты…
Кто здесь лежит?..

Нам, родившимся после войны,
Повидавшим, однако, немало,
Сорок пятого залпы слышны
В День Победы, девятого мая;

Тишина рассветной рани
В заревом огне.
Расцвели цветы герани
В доме на окне.

Обмяк на спинке стула китель.
Отец уснул. Не спится мне.
И слышно: громкоговоритель
Гремит на площади во тьме.

Ты крепко спишь в земле столичной,
Покрытый знаменем страны,
У той державной и кирпичной,
У красной зубчатой стены.