Стучит в окно продрогшая синица,
Как будто ставит точки пулемёт…
Отцу опять горящий крейсер снится,
И он хрипит, во сне тельняшку рвёт.

Желтеют листья на осине,
Летит ли с вишен белый цвет,
Старушка думает о сыне:
И почему его всё нет?

Красные раны тел.
Рваные рвы земли.
Никто умирать не хотел!
Да – помогли…

Так повелось, что гибнет первый,
Чтобы к победе шёл второй.
Страдали Бруно и Коперник
Далёкой, давнею порой.

Сюда, отец, садись, отец,
За наш семейный стол.
Пусть поздно, всё же наконец
Ты к нам, отец, дошёл.

Сулил воскресный вечер танцы,
смолил смычки концертный зал,
но шли в колоннах новобранцы
не на концерт, а на вокзал.

Сестренка милая моя,
Ты где теперь – не знаю.
Одно, о чем прослышал я, –
Схватили полицаи

«И возраст был не призывной,
И мог бы дома отсидеться,
А он погнался за войной –
Всё в голове-то было детство.

От слова или жеста беглого
На детство память набрела.
Я помню, как буханка белого
Нам угощением была.

Наверное, это к вёдру,
Когда комары в осоке,
Наверное, это к вёдру,
Когда по лугам туман.

Бой затянулся… Громыхали пушки.
Чадил изрытый бомбами лесок.
У неприметной польской деревушки
Наш батальон на черный снег залег.

Он с этим именем на фронте
И отступал, и шёл вперёд.
Кричит он: «Вы его не троньте!», –
Когда немного подопьёт.

В пилотке, сбитой на затылок,
В шинели длинной нараспах,
Он в дом вошёл. И мать застыла,
Оцепенела в двух шагах.

Звуки чуждые речи –
Голоса за стеной.
Греет русская печка
Наш уют ледяной.

Сколько смешано судеб
И различных кровей!
Добираюсь до сути
Родословной своей.