Плясали бабы в День Победы,
плясали, шаткий пол дробя,
забыв про горести и беды,
забыв на миг самих себя.

Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на нее подняться.

Я много ездил по Земле,
Войной израненной, где ныне
Растёт крапива на золе,
Гудят колокола Хатыни…

На исходном рубеже атаки
Нету слов «позднее» и «потом».
На исходном рубеже атаки
Ловят воздух пересохшим ртом,

Девятое августа сорок второго…
Площадь Искусств. Филармонии зал…
Люди города-фронта симфонии строгой
Сердцем слушают звуки, прикрыв глаза.

Туман спускается с траншеи,
Заря вечерняя цветет.
Багровы стали батареи,
И ярко-красным – небосвод.

Ветераны войны сидят на протезном заводе.
Говорят о делах, о не в меру дождливой погоде,
на ненастье ворчат – впрочем, так, добродушно, без злости:
ноют старые раны, мозжат повреждённые кости.

По земле суровой ленинградской,
Молчаливой доблести уча,
Сколько их прошло со скаткою солдатской
И винтовкой русской у плеча.

Я презираю слёзы у мужчин.
Но было – сам от слёз не удержался,
Когда на Пискарёвском повстречался
Среди могил рыдавший гражданин.

На папертях мы хлеба не просили.
Когда же не хватало и другим,
Мы, дети дальней тыловой России,
Как бабками в игре, делились им.

И в памяти встанет картина:
Болотце. Тропинка. Калина.
И юной травы пересверк.
Спускается с горки в долину...

Девушка, эй, постой!
Я человек холостой.
Прохожая, эй, постой!
Вспомни сорок шестой.

В детстве был учитель у меня,
Знающий, но очень уж суровый.
Недовольством сдвинутые брови
Памятны до нынешнего дня.

В церквушке старого села
По убиенным
Звонят, звонят колокола
По незабвенным.

Отец в больнице. Это всё война –
Подстерегла и руку иссушила,
И отняла его былую силу,
Которая ему ещё нужна.