Без масла в блюдечке угас
Фитиль – тесемка от кальсон.
Под головой противогаз.
И фронтовой приходит сон.

И тёмен хлеб под хрусткой тонкой коркой,
Ржаные ломти нынче на столе
Темны, как обожжённые пригорки,
Припавшие к невыжженной земле.

Я был главным поэтом
На всей улице нашей,
Где врастали в планету
Семь приземистых хаток.

Когда меня везли из-под Анапы…
Панамка белая – надел на лысину
Сыну говорили: он вернётся
Царапина такая на колене...

Он выщерблен ветром,
Облизан метелью,
Он голый и синий, как лед.
Все камень да камень

Врага мы в полночь окружить хотели.
Разведчик сверил время – и в седло!
Следы подков запрыгали в метели,
И подхватило их и понесло…

Как много пройдено дорог,
Мы шли вперед и днем и ночью!
Среди лишений и тревог
Мы смерть увидели воочью.

На заре отгремели бои…
Мы шинели промокшие сбросим.
Как надрывно поют соловьи!
Как горят предрассветные росы!

Как будто лишь сейчас взошла
На пьедестал – не эшафот.
И небо синева зажгла,
И свежий ветер волос рвет.

Еще от беспокойства далеки,
Не веря в то, во что мы верить смеем,
По будущим газонам и аллеям
Расхаживают важно кулики.

Слепой солдат в шинельной рвани,
Собрав «спасибо» по куску,
Перебирает на баяне
Свою незрячую тоску.

Только выдержали бы нервы
Эти трудные три часа!..
Мы вступаем в Освенцим-первый.
Двухэтажные корпуса.

Я не учился ползать и стрелять.
Земля воззвала – и оставил парту.
В военкомате старенькая мать
То на меня смотрела, то на карту.

Гудит земля от тысяч ног,
Машины, люди – все в движенье,
На перекрестке трех дорог
Поймешь, что значит наступленье.

Сорок пятому году не досталось тетрадей –
За войну всю бумагу похоронки истратили.
Мы в школу с собой притащили тома.
И они пригодились для урока письма.