Страна в сраженьях напрягала нервы
За общую судьбу и за мою…
А я, мальчишка в страшном сорок первом,
Блаженствовал в саратовском раю.

Соседка щедро нагребла
Углей, спросила: «Писем нету?»
А писем не было – могла
Не бередить болячку эту.

Я приехал туда, где на фронте убило отца,
Осмотрел все дворы в бастионе казацком
И бродил между хат от конца до конца –
Похоронка неправдою стала казаться.

Отмыты окровавленные даты,
И над войною совершился суд.
Останки Неизвестного солдата
По самой главной улице везут.

На «Дороге жизни» у Кобон
Ивы без раскидистых корон:
Срезана снарядами листва,
А на жизнь не отняты права.

Смотрю на карту – как же это рядом;
здесь шли на Мгу, а тут на Красный Бор!
Другая карта и с другим масштабом,
а в памяти двухверстка* до сих пор.

Перед атакой ночь тревожна,
И сон не в сон – лишь маета,
И вспомнишь, что творил безбожно
И в чем душа твоя чиста.

Я тебе не писал,
Каменея от этих раскопок,
С волгоградской земли
Унося сталинградский осколок.

Меня война пахать учила,
Как Мальчик-с-пальчик, так и я
Ходил за плугом чин по чину,
Пахал военные поля.

Ехали казаки
С Южного Урала.
На широком поле –
Золотая цветь.

Июль в зеленой каске грозно шел,
Курился пылью и дымился шлях.
И целовали стяга красный шелк
В родных освобожденных городах.

С военным грузом на плечах.
В поту до мыла.
И тяжелел за шагом шаг,
А вьюга выла.

Граница прострелянных окон,
Багряные дымы волос…
В Берлине под пушечный грохот
Мне видеть ее довелось.

Помнишь те ночи, дождями омытые?
Помнишь бойцов, что стонали в углах?
Лица суровые, пылью покрытые,
С отблеском боя в бессонных глазах.

Сыновья сгорели в танке
В сорок третьем во году.
Их маманя, баба Таня,
Жизнь ведёт, как борозду,