Засыпая в землянке сырой
На солдатской шинели прожженной,
Я, как девушкой, брежу тобой,
Мой красавец, мой город зеленый.

Бывало: нароем картошки
(у каждой семьи огород),
наполним карманы,
положим за пазуху и – на завод.

Сейчас это даже красиво:
Скалы, прибой, маяк…
А мы наступали с пролива
В промозглый ревущий мрак.

Он в нас поверил, командарм,
И мы не подвели:
Мы удержали свой плацдарм,
Клочок земли.

Я на него глазеть не мог.
Взглянул – и старше стал, и строже:
Торчат культяпки вместо ног,
Обёрнутые чёрной кожей.

Жили мы в Берлине.
С переводом
В край родной везло тогда не всем.
Мне уже исполнилось три года.

И как бы мы ни постарели,
Себя я вижу молодым –
В танкистском шлеме и в шинели,
Впитавшей пот, газойль и дым.

Весь день работали зенитки,
А бомбы – вестницы войны,
Как зло, спрессованное в слитки,
Взрывая жизнь и все пожитки,
Летели с черной вышины…

От гари и дыма слезятся глаза
Над русской равниной бушует гроза.
Тяжелой лавиной проносится шквал.
Железо и уголь дает нам Урал

Год послевоенный.
Год работы.
Из руин не выветрился дым.
А на танцах, скользкие от пота...

Отрядный вожатый привёл пионерский отряд
туда, где солдаты по-братски в могиле лежат.
Ну что ж, посмотрите: тяжёл зеленеющий вал,
солдат не в обиде на этот последний привал.

То ли сон о старшем брате,
То ли память детских лет:
Рук широкое объятье,
Портупея. Пистолет.

Та, о которой внукам деды
Сказ приукрасят иногда,
Не только залпами Победы
Вошла мне в сердце навсегда.

Коротким было золотое детство.
Не дотянувши даже до усов,
Мы, не согнувшись, приняли наследство
В тот горький день из рук своих отцов.

Звезда казалась точкой огневой.
Сегодня в штабе был разбор учений.
И комполка, взглянув на мир ночной,
уснул тотчас и спал без сновидений.