Нет, бомбами не будет мир убит.
Не сжечь огнем Москву – мой вечный город.
Здесь каждый переулок кровно дорог,
Здесь каждый камень нам принадлежит.

Не уходите, памятные даты,
За даль степей, за горные хребты.
Через столетья бронзовым солдатам
Все так же нужно приносить цветы.

Агония расстрелянного танка…
Вокруг него летит комками грязь,
Смертельное он исполняет танго,
На гусенице собственной вертясь.

Теплом и светом залитая,
Она под ветрами плывёт…
О том, что нива золотая,
Узнал я в тот суровый год,

Май суров. Рассветы холодны.
День Победы. Снег же – только тает.
Я забыл, как было в дни войны, –
Люди о печальном забывают.

Ты плыл, среди лунного света мерцая,
И гнался всю ночь за холодной луной.
И прятались звёзды, а мессеров стая
Тебя поджидала за хмарью густой.

Я видел обелиск в селе районном,
Где липы, что снежком заметены,
Грустя читают список поименный
Солдат, не возвратившихся с войны.

Бой прогремел. Но хмуро на душе.
Заходит сердце горечью знакомой.
Опять не спится. Душно в блиндаже.
И мышь возню заводит под соломой.

…Весь Ленинград, как на ладони,
С горы Вороньей виден был.
И немец бил с горы Вороньей.
Из дальнобойной «берты» бил.

…Чтоб страшную тайну не выдать при ней,
Когда её не было дома,
Ревели с запасом на множество дней
Взахлёб в этом горе огромном.

Едва война сменилась миром
И стала тишь, куда с добром,
Вдруг, неподвластный канонирам,
Из тучки выкатился гром.

Коптилки мигающий пламень.
Мы с Диккенсом в доме одни.
Во мраке горят перед нами
больших ожиданий огни.

По всем статьям вполне обыкновенный.
Фырчат машины, и грачи галдят.
И с фотографий жёлтых, довоенных
Погибшие не горестно глядят.

Косу взяла и вспомнила про мать.
Наймичкою в войну косила ночью,
Чтоб сыновей и дочерей поднять,
Не покладала рук своих рабочих.

Осенней новью так рвануло,
Что вздрогнул за рекой погост.
То взрывом огненным взметнуло
Над Лугою* шоссейный мост.