Меж сосен высоких
дорога лежит –
Поляну в лесу
обелиск сторожит.

В войну играют, как в игру,
усатые мужчины,
и превратились в детвору
без видимой причины.

Глухой зимой в лабазе мрачном,
Где прежде сроду не бывал,
Для друга, что лежал с горячкой,
На рынке мёд я покупал.

Играл германец на гармонике
Вокруг толпившимся друзьям,
Мотив выдавливая тоненький,
Совсем чужой её мехам.

Рассказ моей мамы Жени Цвилинг,
когда-то узницы Печорского фашистского
лагеря смерти, потом фронтовички,
теперь – бруклинской пенсионерки

Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.

Мы ушли на заре, словно тени косые,
Под землей наши руки с корнями сплелись.
И не слышим мы – дождь ли идет по России
Или дымом сугробы в полях завились.

Куры, куры белохвосты,
Лишь заглянет дождь сюда –
Как в войну при слове «воздух»,
Разбегутся кто куда.

Эвакуация. Бараки жёсткие.
Эвакуация. Закаты жёлтые.
Сугробы тёмной чужой зимы.
Эвакуация. Бараки. Мы.

Мы так давно, мы так давно не отдыхали.
Нам было просто не до отдыха с тобой.
Мы пол-Европы по-пластунски пропахали,
И завтра, завтра, наконец, последний бой.

Тревога военного лета.
Опять подступает к глазам
Шинельная серость рассвета,
В осколочной оспе вокзал.

Посреди семейства и родни
Голову-то низко не клони,
Дорогой мой Дмитрий Алексеич!
Посмотри-ка, гости все уселись...

День настал. Проснулись ветры.
Пыль летит под облака.
И мелькают километры
Под ногами рысака.

Кто дал названье это,
В сознанье чьем всплыло?
Живет на белом свете
Солдатское село.

Перед Волгою-рекою
Крепко бились мы с врагом.
Пот со лба стерев рукою,
Огляделся я кругом.