Самолёты над бором сосновым
Пронеслись,
Распоров небеса
До сверкающей снежной основы…

Берлин горит…
Мне снится отчий дом…
Кружится белый пух и серый пепел…
– Открой мне, мама…

В разгаре день, а будто полночь.
Как сажей, крашены снега.
Пурга, ты что ж – врагу на помощь?
Нас не собьешь с пути, пурга!

Шли бойцы на восток.
Даже сосны кричали
В печали.
Шли бойцы на восток.

Как я их всех люблю
(и их всех убьют).
Всех –
командиров рот

Спи, сердце. Я тихо стою.
Что делается со мною?
Я слез по убитым не лью,
Не вылечить мертвых слезою.

В те дни у лавки угольной,
У хлебного ларька,
Где очередь сутулило
От злого сквозняка

Я лермонтовский возраст одолел,
И пушкинского возраста предел
Оставил позади, и вот владею
Тем возрастом, в котором мой отец...

Сельсовет послевоенный!
Пламя памятных годов…
Тут огонь семилинейный
жгли до третьих петухов.

В нашем гуде и гуле
Удивляюсь порой:
Ты не кланялся пуле,
А остался живой.

Война не умерла.
Бесшумная, на сушу
Она, как змей, вползла
Губить не плоть, а душу.

Побелил деревню нашу
Молодой пушистый снег.
Шла деревней тётя Даша –
Незаметный человек.

Ты ждешь, Лизавета,
От друга привета,
Ты не спишь до рассвета,
Все грустишь обо мне.

Вместилась жизни суть
В наказ отцовский сыну:
Почётны раны в грудь,
Позорны раны в спину.

Четвёртый класс мы кончили в предгрозье,
Но мы о том не думали в тот год,
И детских санок лёгкие полозья
Неслись навстречу буре – без забот.