Я люблю обычай этот русский,
С детских лет ещё знакомый мне,
Стол с нехитрой, в складчину, закуской,
Песни о любви и о войне.

Идем из-под Замброва шляхом.
Попутные сосны скрипят.
Зарницы отваги и страха
Над бедственной Ломжей искрят.

Огневеющих точек
Неуёмно мельканье
Там, на небе, в его черноте.
Хоть бы малый кусочек

Уже послы живут в тылу глубоком,
Уже в Москве наркомов не видать,
И панцирные армии фон Бока*
На Химки продолжают наступать.

Над землею – снегов пелена,
В пепелищах знакомые села.
Над землею, как коршун, война
Свои черные крылья простерла.

Мы знали, что подходит время битвы,
Но все тянулись к мирному труду.
И потому так много нас убито
В том сорок первом горестном году.

Ранним утром, видит бог,
Из своей парадной
Вышел в школу Филиппок,
Филиппок блокадный.

За час перед рассветом – тишина.
Через окопы спящей обороны
Ползет туман, как молоком, до дна
Заполнив чаши бомбовых воронок.

Когда меня кондрашка хватит
И я умру, о, Боже мой,
Ты прикажи небесной рати,
Чтоб ласковей была со мной.

Вечером она придёт с работы,
Стрелочница нашего депо.
В сенцах у порога снимет боты,
Чтоб мазутом не запачкать пол.

Трудом и боем проверяют душу.
Не отступив, пройди моря и сушу
И уцелей в горниле грозном их,
Чтобы себя и мужество решений

Хоронят Неизвестного солдата.
Он шёл в строю, атаковал когда-то.
Он цену знал и холоду, и ветру
И пал на сорок первом километре.

Ещё разглядывая часто
Себя – тогдашнего – тайком,
Сквозь лет умчавшиеся чащи
Я вижу юношу мельком…

Земли потрескавшейся корка.
Война. Далекие года…
Мой друг мне крикнул:
«Есть махорка?» А я ему: «Иди сюда!..»

На краю воронки от разрыва бомбы
Утром я подснежник голубой сорвал.
Мне бы его бросить, позабыть о нем бы,
Но о чем-то близком он напоминал.