Я знаю: лошади умны,
те, что трудились в поле,
пусть неуклюжи, нестройны
иной не знали доли...

В военной суете вокзала
Проезжий люд сновал, жуя.
Прощаясь, мама мне сказала:
«Тебя уж не увижу я».

Скошены последние гектары,
Не найдёшь в полях ни колоска.
Перебором тихих струн гитары
Осень приплыла издалека.

Они лишь вечер были вместе.
Расстались в полночь у крыльца.
И, как слова в хорошей песне,
Соединились их сердца.

Когда просят меня рассказать о войне,
вспоминаю поклажу, что нёс на спине,
свой прокуренный ватник, обмотки свои
и нехитрые тайны солдатской семьи.

Есть в белорусской пуще полустанок…
В густой листве по веснам тонет он,
Здесь партизаны как-то спозаранок
Фашистский захватили эшелон,

Тёплый дождь – июльская услада.
Облако. Порыв. Голубизна.
В глубине запущенного сада
Песенка щемящая слышна.

Что разъезды малы,
Кто говорит?
Воинским составам
Путь открыт!

А женщина кормила голубей…
На письменном столе – зерно пшеницы,
Крошила хлеб, шептала: «Не убей!
Не только человека, но и птицы».

На первых аллеях, на саженцах парка
весенний закат догорает неярко.
И резче видны очертанья растений,
неровные ветки и робкие тени.

Дом разграбленный наш…
Боль по хлебу остра…
«Ты, родимый, приляжь», –
Бабка просит с утра.

По широкой улице нашего села
Почтальон сутулится: ноша тяжела,
Ноша неподъёмная бед людских полна,
Похоронка горькая, сердце жжёт она.

В нашей старой школе, что за садом, –
Госпиталь. Деревья тут же, рядом.
В госпитале жизнь – не благодать.
Раненые ходят в сад гулять.

Сети ль под небом волгли,
Шли облака ли, –
Там, на закате, волки
Волгу лакали.

Читаю книгу о войне:
Я выхожу из окружения,
И все орудия по мне
Палят, к лафетам отпружинивая.