В войну это было. Не вспомню числа.
Вдруг наша корова телка принесла.
Зимой. Отелилась. И делу конец.
Бычка окрестили. Назвали Боец.

Мы рисовали чучело бекаса,
Тяжёлую керамику и хлеб –
Художники графического класса,
Которым было по пятнадцать лет.

В ту ночь враги остервенели,
В бою он тяжко ранен был.
Упал, забылся… И в постели
Себя лишь снова ощутил.

Пожелтели старенькие фото,
Выцвели пшеницей.
Дозревает русская пехота
Под божницей.

А может быть, пройдёт
Немало лет.
И вех.
И я увижу тех,

Мне довелось в составе войска
Пройти румынские поля
И у советского посольства
Сменять охрану короля.

Передний край, коварный и угрюмый,
Без жителей, без песен, без огней…
Он говорит: «Ты о Москве не думай».
А я молчу и думаю о ней.

В созвездье даргинских селений,
К огню своего очага
Вернулся из пекла сражений
Отец, одолевший врага.

За стеной с тревогой зовущей,
Разрывая тишину окрест,
Почему-то за сердце берущий
Марш выводит полковой оркестр.

В тот день он записал в блокнот
Лишь три коротенькие строчки:
«Переходили речку вброд.
На ивах лопаются почки.

Серые избы в окошке моем,
Грязные тучи над грязным жнивьем.
Мы, вечерами Москву вспоминая,
Песни о ней бесконечно поем

Мне бы ясную погодку,
Крупной ряби сарабанду,
Поворотливую лодку,
Расторопную команду.

Откройте люки настежь –
                                     пусть пока
в наш дом стальной ворвется свежий воздух:
нам, может, в этом танке жить века,

Как жестока ты, память, всё же…
Вдруг воскресишь из тьмы опять
То, что не хочешь
И не можешь

Возле Вечного огня –
Комсомольский пост.
Слушай, парень, как звенят
Тридцать тысяч звёзд.