ВОЕННЫМ ЛЕТОМ
Июль медовый был на склоне
В тумане, на исходе дня,
Паслись невидимые кони,
Далёким боталом звеня.
Не по рассказам вас я знаю,
Как житель города иной, –
Брусника, ягода лесная,
И запах сосен смоляной.
И над озёрами туманы,
И комариный звон в ночи,
И бор, в котором рано-рано
Весной токуют косачи.
Там за околицею волки
Зимою выли на луну.
Но одностволки и двустволки
Изъяты были в ту войну.
Видала крайняя избёнка
Да равнодушная луна,
Как волки съели жеребёнка,
Отбив его от табуна.
Я помню, как недетской злостью
В ребячьем сердце кровь кипит,
Когда глядишь на эти кости
Среди разбросанных копыт.
В глухих болотах обитая
На деревенскую беду,
Гуляла вольно волчья стая
В том сорок… памятном году.
И шёл крестьянский харч на убыль,
Как ветер сквозь худой плетень,
И ничего не стоил рубль,
Как и колхозный трудодень.
Росли железные мозоли
На нежной девичьей руке,
В рубашках больше было соли,
Чем в потребиловском ларьке.
По колоскам сбирать пшеницу
Пришлось девчатам по весне.
И предлагали им жениться
Ребята разве что… во сне.
И проходил по сердцу шваброй
Тот неумолчный бабий крик,
Когда бумажку «смертью храбрых...»
Вносил в избу почтарь-старик.
А почтальона звали Титом.
И, откровенно говоря,
Вся ребятня была сердита
В тот год на деда-почтаря.
Он, к нашим каверзам готовый,
Нёс молчаливо тяжкий крест.
Кричали матери и вдовы,
Невесты плакали окрест…
Ах, сорок пятый, сорок пятый!
И ты в душе оставил след.
Нужда вручала нам лопаты,
Нам, ребятишкам в десять лет.
Что ж больше – отдано иль взято?
Крутой прослеживая путь,
Твержу себе: в семидесятых
Сороковые не забудь!