Летела пуля тридцать лет.
Настигнут я – пробито сердце.
И надо мной чернеет свет…
От памяти куда мне деться!

Всего, что пережить в плену пришлось,
Не уместить и в десяти поэмах,
Мне самому не верится порой,
Что в лагере тифозном жив остался.

Для меня война – не миф, не «тема» –
В душу пулей всажено былое.
Не вместить ни в песни, ни в поэмы
Миг – всего лишь миг! – на поле боя.

В тумане за угол свернём,
Поедем вдоль поля и речки,
И рядом с огромным конём
Я будто бы дома у печки.

Не помнится мне – только снится
На краткую вспышку, на миг:
Над просекой чёрные птицы
И сосны в разрывах немых.

На фотографии военной
парнишка снят в семнадцать лет
в шинели выцветшей бессменной,
которой век износа нет.

…Припухли щёки, личики круглы,
а волосы – из мягкой пены мыльной.
Два ангела на кончике иглы
присели, опустив устало крылья.

...И когда облака продолжали сниженье,
А вблизи и подруги не видно почти,
Голос чей-то с высот ей подсказывал: «Женя,
Для поднятия духа девчатам прочти...»

…От нас Бонапарт бежал назад,
Роняя знамёна свои боевые,
И поступь чугунную русских солдат
Помнят берлинские мостовые.

Я в детстве бросил рисовать.
Кто в этом виноват?
Хочу виновника назвать:
Мой милый младший брат.

Не верещит – замёрз сверчок,
До тёплых дней не отзовётся.
Наверно, поломал смычок,
А вот починит – и вернётся?

Хотелось жить, хотелось жить
В простом достатке.
Мальцам родимым теребить
Льняные прядки.

Я плачу о тех убиенных,
Которых нашёл следопыт.
И страшно мне слушать военных,
Поющих «никто не забыт».

Была волна, и мне в каптерке
Мой самый первый старшина
Вручил по списку гимнастерку
И остальное всё сполна.

Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.