После боя у холма крутого,
Где друзьям с земли уже не встать,
Ты меня нашла полуживого,
Русская заботливая мать.

Были отняты жадной войной
И мечты, и пора моя лучшая.
Рано юность рассталась со мной,
Но любовь дождалась-таки случая.

Не хватало тишины,
Как еды и отчей ласки...
Мы в дыму и диком лязге
Жили звуками войны.

Если я не вернусь, дорогая,
Нежным письмам твоим не внемля,
Не подумай, что это – другая.
Это значит… сырая земля.

За чем-то очередь толкалась,
Бурлила, как весной река,
Одна молодка всё старалась
Оттуда выжить старика...

Из старой зисовской рессоры
(А сталь давалась нелегко)
Он был откован мне на совесть
Одним смоленским стариком.

Мы шли оврагом тесным и глухим,
Где затхлостью и прелью отдавало.
Враг мог укрыться за кустом любым,
Чтобы на нас обрушиться обвалом.

На высоте он с танком был оставлен,
Чтоб поддержать атаку. Но огнем
Четыре дня был батальон придавлен
К земле. И мы не думали о нем.

Четыре ночи или три,
Не помню, мы не спим…
Дрожит земля, земля горит,
Плывет кровавый дым.

Что ты ищешь, мой стих,
преклоняя колени
у холмов погребальных?
Для чего эти листья осины

Вырос лютик над окопом,
Тонконогий и смешной.
…Был я здесь когда-то вкопан
В землю-матушку войной.

Этих слёз не вытрешь насухо,
Эту боль не соскрести.
И выходят бабы к насыпи,
Руки горькие скрестив.

Ночами бродит по селениям тревога,
Оповещая замерзающих солдат,
Что, распростершись на заснеженных дорогах,
Полки немецкие разбитые лежат.

У палатки медсанбата
На пологом берегу
Бинт в крови, обрывки ваты
На затоптанном снегу.

Эх, тётка непутёвая, что говорить,
Научилась на фронте пить да курить.
Укоряли – не замужем, так родила,
И столичную пыль отрясла, в чём была.