Я просыпаюсь. В окнах тьма,
К стеклу прилипла прядь мороза…
И вяжет варежки зима
Продрогшим на ветру березам.

Звезда казалась точкой огневой.
Сегодня в штабе был разбор учений.
И комполка, взглянув на мир ночной,
уснул тотчас и спал без сновидений.

Я опять о Победе.
Святую, кровавую цену
За неё заплатили.
И нету дороже цены…

Средь многих дел, поступков и событий,
Успех и горе – всё перенеся,
Тот выпуск сорок первого забыть ли
Всем нам, кому давно за шестьдесят?

Я слышу это не впервые,
В краю, потоптанном войной,
Привычно молвится: немые, –
И клички нету им иной.

Где избы, где сараи, где овины?
Нет ничего… Лишь печь, кляня судьбу,
Среди бугристой выжженной равнины
Стоит, как шею, вытянув трубу.

В сорок первом году,
в первые дни декабря,
под Москвою,
в селе Петрищеве,

Тревожна душа моя,
И грустно поет она
О милом, хорошем, родном…
И как-то тревожно мне,

На русской холодной равнине,
Среди замерзающих рек
Ещё не бывало святыни
Святее, чем сам человек.

Когда сгорает день в костре заката,
В краю села вдруг высветит окно.
То мать-старушка ждёт с войны солдата,
Храня для встречи горькое вино.

Девчонки нынешние, нет, не с превосходством
А с завистью глядят на тех, иных,
Которые в шинелях не по росту
Ушли жестокими дорогами войны.

Что там движется в тумане?
Едет фриц верхом на Ване,
Едет, связанный надежно –
В плен врага везти так можно!

Три года сердце у меня болит,
По пенсионной книжке – инвалид;
Дух замирает, будто я над бездной,
А говорили: «Человек железный!»

Позаросли окопы,
И ветер пахнет здесь
Не кровью – резедой.
Нацеленные ввысь...

Сельсовет послевоенный!
Пламя памятных годов…
Тут огонь семилинейный
жгли до третьих петухов.