Я ранен был в 9.30 утра
На высотах Синявина в 43-м году,
В сентябре, 15-го. Словно это вчера
Я, орущий в атаке, упал на ходу.

Мы глаз не смыкаем четвертые сутки,
А рядом с окопом цветут незабудки.
Солдат седоусый промолвил: «Цветочки,
Точь-в-точь как глаза моей маленькой дочки.

Солдат из камня посреди села –
С поникшей головой и с автоматом...
В тот день погода хмурая была
И мелкий дождик сёк лицо ребятам.

Ах, что и говорить, ах, что и понимать –
ничто не и́дет вспять, ничто не провернётся –
как чёрная вода стоит на дне колодца,
и за руку тебя так нежно держит мать.

Отец в больнице. Это всё война –
Подстерегла и руку иссушила,
И отняла его былую силу,
Которая ему ещё нужна.

Сухие ветки прогорают быстро,
И кажется, совсем погас костёр,
Но на лету одну поймаешь искру –
И вот уж снова начат разговор.

Я шел на войне сквозь кусты
Чужими глухими местами,
Чтоб к счастью разведать мосты.
А счастье лежит за мостами.

Помните хозяйственную сетку, наш советский полный соцпакет?
В ней несли соседи и соседки: соль, муку, картошку, cabernet,
Книги и капусту, баклажаны, валенки, стиральный порошок.
Сетка незаметная в кармане, а вмещала чуть ли не с мешок.

Я к северу привык, к седой волне,
К бродячим льдам, к полярному сиянью,
К огромным звездам в ясной вышине,
К метелей голубому полыханью.

Гроза – доколе?
Но в начале мая
Над миром встала тихая заря.
Она доныне, жарко полыхая

Пусть проявится мне побережье Нормандии,
где с волною прибоя прошла мировая война –
и скелеты люфтваффе* на песке, и медальные
старики из маки в кинохронике сна.

Мы спали ничком на полу земляном,
прижавшись к соседу, свернувшись клубком.
А раньше мы спали на голой земле
и грели ладони на голой земле

Начистил вечер медь заката
И неба серую шинель
Накинул с нежностью солдата
На плечи робкой тишине.

Мне цыганка старая гадала,
Говорила, вкрадчивая, мне,
Что придется вынести немало
Разных бед-лишений на войне.

Агония расстрелянного танка…
Вокруг него летит комками грязь,
Смертельное он исполняет танго,
На гусенице собственной вертясь.