Рысцою размеренно-строгой,
Под танковый грохот и гуд
К переднему краю дорогой
Собачьи упряжки бегут.

Шинель бойца давно заиндевела.
Трещит мороз. Костер дымит сырой.
В окопе все покрыто белой
Шершавою обветренной корой.

Бежит, гонима бурей гнева,
чудовищная стая,
Под натиском советских армий,
как лед весенний, тая.

В детстве слышал я от домочадцев,
Коль была работа тяжела,
Кто то скажет: «Где мои семнадцать!», –
Прежде чем приняться за дела.

Ах, Россия!
У вас опять
Появились повсюду нищие.
А у нищего – погляди!

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

За тридевять земель бушует пламя
И превращает города в золу,
А здесь война стоит перед глазами
На каждом повороте и углу.

Над Балтийской косой закаты
Плавят медь в полосе прибоя.
И не верится, что когда-то
Этот берег был полем боя!

Ещё не сделал пахарь круга,
Они открылись, как тоска,
Два извлечённых из-под плуга
Стальных заржавленных куска.

Не всё я увидел и понял.
Над памятью мы не вольны.
Но помню, отчётливо помню
Я первую осень войны.

Опять весна. Как прежде, снова
Сверкает солнце с высоты.
Дома, одетые в обновы,
Стоят, спокойны и просты.

Отступать на восток не хотели,
И в санбатах походных не раз
Слишком долго и трудно болели
Пустяковые раны у нас.

От бульвара Тверского
до бульвара Цветного
повторяю всё это
снова, снова и снова.

В годы страды военной
мы бомбёжек не знали,
ночью под вой сирены
нас матери не поднимали.

Среди полей на перекрестке
Взлетел крылатый столб огня,
Снаряд ударил в ствол березки,
А показалось, что в меня.