Легкой жизни не зная,
Сын нелегкой судьбы,
Я с переднего края
Повседневной борьбы.

Полюбил девчонку паренек,
А девчонке было невдомек.
Сели рядом. Хорошо в саду.
Щедрый месяц серебром пролился

Возле Киева друг его первый упал,
а второй друг – на Одере.
И потому, зубы сжав, всю Европу солдат прошагал,
и Европа сказала спасибо ему.

Далёкие листья шумели,
Метели чужие мели,
И падали люди в шинелях,
И вновь поднимались и шли…

Вернулся с войны победитель,
Шинелку повесил на гвоздь.
Столь жданный супруг и родитель,
Он сел и смутился, как гость.

Лес
В душу лез.
Он пах хвоёю,
Гудел, раскачивался, чах

Над холмами звень.
Над холмами, над светлым жнивьем…
Этот день, этот памятный день,
Он останется в сердце моем.

Он, как рукой, корявой веткой
Остановил: «Не узнаешь?»
Я, вспомнив, вздрогнул, – здесь в разведку
Спешил с друзьями через рожь.

Дина Дурбин* смеётся с экрана,
Белозуба, лукава, нежна,
И, как пух одуванчиков, странно
Над Европой плывёт тишина.

Деревья тоже воевали
И нас спасали от войны:
Стволы под пули подставляли
И гибли гордыми они.

Я помню это утро в старом Минске:
Был выходной, сияло солнце, и народ
на озеро, на праздник собирался.
И вдруг на небе – стая страшных птиц.

Остановились на краю села,
Где хаты в шубы снежные одеты,
А может, гусли заиграли где-то,
А может, песня где-то проплыла,

И та, что сегодня прощается с милым, –
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!

Не верьте, что убиты мы, пока
в приказе нет параграфа о смерти.
Мы в ад спустились через облака,
а в том аду есть ангелы и черти.

Если б, жалея, – жизнью бы наделяла,
затемнение сдерживала – а так
будто казённой сиделкой – то подоткну одеяло,
то освежу чаёк, то просушу пиджак...