Здравствуй, старый товарищ!
Что нам вспомнить теперь?
Гарь военных пожарищ?
Горечь трудных потерь?

У крыс фашистских зреют планы,
Иные крысы уж в пути:
Упаковавши чемоданы,
Через моря и океаны

Отец мне объяснял, что простовата
Девчонка с комсомольского плаката,
Что взгляд её предельно однозначен,
Что нужно научиться жить иначе.

Идёшь ты бравою походкой
Вдоль майских улиц налегке,
И многоцветные колодки
Горят на сером пиджаке.

Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве…
Мóря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.

Ты не любил рассказов о войне:
«Мы были и защитники, и судьи, –
Сказал однажды. – Вся война, по сути,
Навеки запечатана во мне…»

Я презираю слёзы у мужчин.
Но было – сам от слёз не удержался,
Когда на Пискарёвском повстречался
Среди могил рыдавший гражданин.

Когда закончилась война,
В село вернулся инвалид.
Он сыну, другу моему,
Привёз свисток.

Он никогда о войне не рассказывал.
Молча стучал деревянной ногой.
Это ему было строго наказано
Совестью, правдой, здоровьем, судьбой.

Он всеми проклят, этот человек!
Он бледен. От всего отторгнут мира.
Он по заслугам получил навек
Презренное прозванье дезертира.

Немыслимый грохот. Развалины.
И ярость слепого огня.
Кричали солдаты: «За Сталина!»
Но гибли они за меня.

Стужа расписала розами стекло,
Песнями солдата встретило село.
«Перешел ты горы, степи и мосты,
Неужели смерти не боишься ты?»

Шли в атаку, как приказано, попарно.
Вдруг товарищ мой умерил бег:
Не об этот ли валун, валун коварный,
Он споткнулся и упал на красный снег?

Дивилися мы, удивлялись и фрицы:
Такое бывает иль в сказках, иль снится
На сене душистом.
На юг из-под леса – точь-в-точь от погони

Она поступала, наверное, мудро,
Что в ночь за аэродромную гладь
Ходила гулять, возвращалась под утро,
И было ей на дисциплину плевать.